Счастье Раду Красивого

   Я аж вздрогнул от внезапной догадки. Так вот тот, кто утешит несчастного поэта! Утешит этот юный слуга, а вовсе не я. А мне уготована совсем другая роль - роль сводника.

  

   Сводничеством всегда занимались те, кто уже не надеялся сам стать предметом вожделения. То есть сводничеством занимались люди старые. А сегодня меня попросили быть сводником.

  

   "Вот она - старость! - подумал я. - Ты состарился, Раду. Вот так неожиданно. И можешь сколько угодно смотреться в зеркало и обманывать себя. Ты - старик".

  

   Я ещё раз взглянул на юного слугу, оценивая его достоинства, и с горечью подумал: "Только и достоинств, что он моложе меня. Я в свои восемнадцать выглядел куда лучше".

  

   Юный слуга явно не считал нужным регулярно высыпаться. Из-за этого кожа была не очень свежа, под глазами уже начали залегать тени, и лицо выглядело немного опухшим. А может, оно стало опухать из-за привычки пить вино?

  

   Последствия такого времяпровождения пока что побеждались молодостью, но через два-три года она уже не смогла бы скрыть дурных привычек. "В двадцать пять я блистал красотой так, что даже султану было жаль со мной расставаться! - мысленно обратился я к своему сопернику. - А что с тобой станет в двадцать пять? Твоё лицо раздуется от пьянства, талия оплывёт. Никто тебя не захочет". Но что было толку в этих сравнениях, если мои двадцать пять давно остались позади! Мои двадцать пять миновали десять лет назад. И я не мог победить время.

  

   А слуга, стоя передо мной, уже совсем потерял терпение. Ни слова не говоря, он стал протискиваться к двери и чуть толкнул меня боком, потому что не хватало места.

  

   У меня в голове помутилось:

   - Ах ты, наглец! - крикнул я, схватил этого мальчика-юношу за шиворот и потащил прочь от двери, пользуясь тем, что мой соперник заметно уступает мне в росте и в весе, а значит, он слабее. - Я тебя научу уважению!

  

   Юный слуга, невольно следуя за мной по коридору, то и дело спотыкался, размахивал руками, крутился, пытаясь высвободиться.

  

   Я понимал, что поступаю недостойно и лишь вымещаю на этом юноше свою злость, но не мог заставить себя прекратить.

  

   - Пусти, господин! Пусти! - орал тот дурным голосом. - А-а-а-а-а-а-а!

  

   Эти крики ласкали мне слух. Хотелось скинуть наглеца с лестницы, посмотреть, как он кубарем покатится вниз, увидеть его разбитое лицо после этого. А ещё лучше - пусть бы сломал себе рёбра или даже шею!

  

   И вдруг мне показалось, что Ахмед-паша сейчас стоит на пороге комнаты и наблюдает за моей безобразной выходкой.

  

   Я не нашёл в себе сил оглянуться и проверить, верно ли это, но, чуть-чуть не дойдя до лестницы, выпустил воротник слуги:

   - Ещё раз посмеешь толкнуть меня, - мои слова были похожи на шипение, - я тебя так отделаю, что долго будешь за бока держаться.

  

   Мальчик-юноша смотрел на меня с детской обидой. В его глазах стояли слёзы, и мне сделалось ещё противнее от самого себя, как будто я обидел даже не взрослого, а ребёнка.

  

   Почти бегом спустившись на первый этаж, где ждали мои слуги, я вышел из таверны и вернулся во дворец.

  

   * * *

  

   Даже вернувшись во дворец, я не мог успокоиться. Внутри меня всё клокотало, но, как назло, именно в это время мне следовало присутствовать в свите султана на очередном празднике. Устроили пир, на котором проходило состязание поэтов, и это лишний раз напомнило мне, что Ахмеда-паши, который в недавнем прошлом являлся главным участником подобных состязаний, при дворе больше нет...

  

   Мехмед заметил моё состояние, поэтому уже ближе к ночи, когда празднество окончилось, и настало время расходиться, он сделал мне знак, чтобы я шёл следом.

  

   Оказавшись в своих покоях, султан с нарочитой непринуждённостью произнёс:

   - Хочу спросить твоё мнение о моём новом стихе. Никто при дворе мне правды не скажет, но в отношении тебя у меня есть надежда, что ты не станешь льстить... - он подал мне листок, вынутый из шкатулки, стоявшей на широкой полке в стенной нише.

  

   Была уже третья декада сентября, осень всё больше вступала в свои права, поэтому не казалось удивительным, что стихотворение Мехмеда тоже посвящалось осени.

  

   В середине я нашёл примерно такие строки:

  

   Богаты мы, когда по осени обилен урожай,

   Но в сердце нищета, ведь страсти остывают.

  

   С полей к нам в закрома стекается зерно,

   Пока богатства чувств незримо ускользают.

  

   Они напомнили мне о стихах Ахмеда-паши, слышанных от самого поэта. Невольно подумалось, что Мехмед заимствует у него, но воровством это вряд ли следовало считать, потому что сформулировано было иначе - хуже.

  

   В этих строках не ощущалось искренности. Вместо неё присутствовало нарочитое стремление говорить изящно. Или мне только показалось так, потому что я был расстроен?

  

   - Что случилось, мой друг Раду? Неужели, в этом стихе всё так плохо? - спросил султан, наблюдая за меняющимся выражением моего лица.