Вместе с Громовым Андрей быстро смонтировал репортаж, а когда вернулся в редакцию, Мальгина уже не было. Теперь никто не мешал позвонить Татьяне Васильевне. Он набрал номер и услышал незнакомый женский голос:
— Квартира Жизнёвых слушает.
«Мать!» — догадался Андрей и попросил позвать Татьяну Васильевну.
— Она в ванной, молодой человек. Позвоните чуть позже. Минуточку! Вот она вышла. Передаю трубку.
Около самого уха зазвучал голос Тани. Андрей почти физически ощутил ее теплое дыхание, явственно увидел задорную белозубую улыбку. Да, она принимала ванну. Самочувствие великолепное! А насчет прогулки — с удовольствием бы, но все-таки после душа...
— Приходи лучше завтра к нам, — заканчивала она разговор. — В это же время. Соберется несколько старых друзей, и будет самое вкусное мясо — жареная утка. Только не суди строго: буду готовить сама. Неожиданное приглашение Тани взволновало. Прийти к ней в дом, увидеть, как она живет, — всё это было заманчивым и одновременно вызывало робость. И все же он радовался предстоящей встрече, хотел, чтобы быстрее прошли сутки.
2
Из открытого окна, через тяжелую сетку кремового тюля, доносилась музыка, слышались голоса прохожих. Там, в густой синеве осеннего вечера, жил большой северный город, щедро разбросавший гирлянды огней. Разноголосый взрыв смеха долетел до второго этажа столь отчетливо, что показалось — люди смеялись здесь, в комнате. Потом упруго зазвенела гитара, и дуэт молодых голосов запел популярную песню о Заречной улице.
И вот навстречу песне, навстречу освежающей вечерней прохладе потянулась маленькая пухлая рука в полосатом рукаве пижамы, а за ней седеющий бобрик, выпуклый круглый лоб с выкатившимися из-под него тяжелыми глазами, чуть отвисшая в пренебрежительной гримасе губа.
Рука отбросила тюль и, нащупав скобку, плотно придвинула оконную раму, закрыв доступ и песне, и звонким голосам прохожих.
— Что, Тиша, сквозит? — спросила Мария Степановна, внимательно посмотрев на мужа поверх очков.
— Надоел этот сброд. Шляются до позднего вечера, — ответил Тихон Александрович и вернулся на прежнее место возле круглого стола, который был превращен теперь в кухонный. Здесь стояли лоток с тестом, корыто с рубленым мясом, железные листы, посыпанные мукой.
Супруги Буровы делали пельмени. На обоих были надеты фартуки. Мария Степановна держала в руках деревянную скалку, а Тихон Александрович ложку, на язычке которой краснело рубленое мясо. Он умело переворачивал ее так, что на краешке тонкого сочня оставалось мясо, а затем защипывал края, прогибал большим пальцем спинку и клал готовый пельмень на лист.
— Сколько штук будем делать, Марьяша?
— Пятьсот — за глаза. Всех гостей-то — Ковровы да твой московский журналист. А надо бы посолиднее. Тебе сегодня ровно пятьдесят.
— Не то время, Марьяша. Работа!.. Вот и на совещании сегодня вопрос ставился очень серьезно.
— Выступал?
— Пришлось выступить. Областное совещание по идеологии — и нам здесь принадлежит не последнее место.
Мария Степановна понимающе кивнула головой, гордясь своим мужем и высоким положением, которое он занимал.
— Еще сто штук, — подвел итог Буров. — По семь десятков на брата, остальные в холодильник.
— Как же по семь? Пять человек — приходится по сотне.
— Я думаю, Фролов придет не один. Он же театрал и москвич, наверняка пригласит какую-нибудь звезду.
— Вот это уж мне не нравится, — сказала Мария Степановна, разбавляя мясо водой. — Если уж холостяк, так и будь им.
— В Северогорске ты рассуждала по-другому. Вспомни нашего режиссера.