Счастье сильнее страха

При избытке ответственности часто появляется соблазн совсем снять ее с себя, если вдруг появляется минимальная возможность. Ведь помимо объективных обязанностей, например по уходу за ребенком, у гиперответственного человека еще множество других «неотложных» дел. «Надо, чтобы на ночь не оставалось грязной посуды. Надо всегда кормить домочадцев свежеприготовленной едой. Надо всегда чистить обувь перед выходом».

Иначе говоря, человек делает только то, что «надо», не особо различая, кому надо, зачем и почему «всегда». Он почти не следует за своими «хочу». Такое поведение – следствие посланий, усвоенных с детства: «Мало ли, что ты хочешь», «есть такое слово – надо» и им подобных. Когда-то это было насилием со стороны взрослых, потом человек научился заставлять себя сам. Несмотря на то что груз тащить привычно, в организме хранится большое количество неосознаваемой ярости – естественной реакции на постоянные подневольные действия. Помимо, конечно, элементарной усталости. Поэтому человек будет рад сбросить наконец ярмо.

Так как он не умеет делать это частично или регулярно, предупреждая моральную и физическую усталость, то при первой же возможности отдохнуть он очень трудно возвращается обратно к ноше. Он готов отказаться и от адекватной части ответственности, тем самым навредив себе и близким. Соблюдение баланса между «надо» и «хочу», своевременное переключение на личные потребности имеют, как уже не раз подчеркивалось, принципиальное значение.

32. Важность одобрения и самоодобрения

Чем больше становилось у меня дружеских контактов, тем чаще приходилось сообщать новым людям о болезни ребенка. Каждый раз чувства были смешанные. Прежние стыд и вина – раз у меня особый ребенок, значит, со мной что-то не так – уже давно не проявляли себя. Но я начинала сильно смущаться, потому что в ответ слышала слова восхищения и уважения. Это, с одной стороны, было приятно, а с другой – непривычно, так как опыта получения похвалы у меня практически не имелось. Даже казалось, что таким образом я набиваю себе цену: «он уважать себя заставил»[2]. Не сказать было нельзя, потому что сын был моим единственным приложением сил, а сказать – стыдно. Будто я специально рисую себе героический образ, читай – хвалюсь, что совершенно не соответствовало усвоенному с детства правилу: хвастунов и зазнаек не любят, нужно быть скромной, иначе с тобой не будут дружить. Нарушение этого правила и влекло за собой сильные чувства. Также я часто ловила себя на удивлении: за что же меня хвалят, чем восхищаются? Ведь никаких особенных подвигов я не совершаю. Даже, скорее, наоборот – занимаюсь только ребенком, не состоялась в профессии.

Это тоже был болезненный аспект самопредъявления. Воспитанная при большом участии бабушки, которая считала карьеру главным в жизни женщины, я была глубоко убеждена в своей некондиции. Никакие аргументы про больного ребенка для меня самой не работали. Так что причины и оттенки стыда были самые разнообразные.

С большим трудом удалось понять, что правила и убеждения, которые подходят моим близким, могут не подходить лично мне, и нельзя требовать от себя невозможного. Страдая от недостатка профессиональной деятельности, неудовлетворенной личной потребности, одновременно я попадала в ловушку стандарта: не работаешь – не состоялся. Материнство, хотя и очень непростое, без профессионального развития, без заметной личной эффективности, казалось мне эквивалентным катастрофической потере времени.