Счастье сильнее страха

В общем, действовал все тот же любимый принцип «от противного». Некоторый расчет в этом случае у меня все же был. В литературе не раз попадалась идея, что рождение других детей способно естественным образом сместить акцент с особого ребенка. Даже если родители осознают важность роста его самостоятельности и стойкости, повышенная тревожность может тормозить этот процесс.

С этой идеей я всецело была согласна, но на практике осуществить ее оказалось действительно непросто. Даже погрузившись в заботы о новорожденной девочке, я успевала еще довольно много контролировать и опекать сына, ибо сил мне при распределении ресурсов в небесной канцелярии было отпущено немало. Все еще искренне считая себя всемогущей – безусловно, бессознательно, – я вполне успевала воспитывать двоих детей, содержать дом и учиться в двух институтах. Отдохнув от больниц, за год до появления старшей дочери я почувствовала в себе готовность получить новую профессию и пошла учиться на психолога и гештальт-терапевта.

Почему выбор был сделан в пользу гештальт-терапии? Я интуитивно почувствовала, что она сочетает принципиально важные для меня свободу быть собой, интеллектуальную работу и творчество. Гештальт-терапия уважительна к любым эмоциональным проявлениям, не боится встречаться с важными темами смерти, отчаяния и бессилия, а также помогает взрослеть – пусть долго и ошибаясь, искать опору внутри себя, а не в догмах, интерпретациях или чужом мнении.

Поехать по путевке к морю с маленькой дочкой я не решалась, привычно тревожась, что не справлюсь. Поэтому с сыном поехал муж. А на следующий год – мой папа, и это неожиданно стало традицией и продолжалось несколько лет подряд. Помимо того, что теперь было кому успешно делегировать полномочия и снизить нагрузку, случилось еще одно важное событие. Группу детей с гемофилией в санаторий всегда сопровождали врач-гематолог, медсестра и один из руководителей Всероссийского общества гемофилии. И там, на юге, моего сына научили ставить себе уколы в вену совершенно самостоятельно, когда ему было одиннадцать лет.

Теперь он мог не зависеть от родителей или других взрослых. Это казалось невероятным. Сын уже мог сам себя накормить и полностью обслуживать в быту, но внутривенная инъекция не была чем-то стандартным и обыденным. Мне бы и в голову не пришло учить его «переливаться», потому что я считала это слишком сложным и опасным, хотя в сообществе были дети, самостоятельно лечившиеся с шести лет.

Когда мы не верим в возможность чего-то, мы тормозим и реальность осуществления этого.