Счастье со вкусом полыни

Лукерьин спокойный взгляд отчего-то был неприятен Аксинье. Ей виделись скрытая усмешка, неодобрение в выражении молодухиного лица, в том, как следила за ее неловкими движениями – заплести косы, оправить сарафан, небрежно надетый на ночную рубаху… Или ей мерещилось что-то недоброе?

Аксинья зажгла свечку, одну, вторую, словно шандала с двумя рожками, принесенного Лукашей, ей было мало.

– Зачем пришла?

– Поблагодарить… Тогда разговор у нас не задался. И я… Без тебя Симка… – Лукерья окончательно смешалась и замолкла.

– Нетрудно помочь тебе, мы одна семья. С радостью ухаживала за твоим сыном, Маня помогла. Вижу, ты в себя пришла, рада тому.

Аксинья прогнала сонное оцепенение, молоточки в голове стали стучать потише, жалея ее. Прошлые речи Лукерьи, гневные, полные нелепых обвинений и обидных слов – тех, что не ждешь от близкой подруги, – перевернули что-то в ней, изменили. Никогда Аксинья не желала дурного Лукерье, относилась к ней, как к младшей сестре. Но жизнь неумолима: две хозяйки в одном доме, две женщины поневоле становятся врагами, если не отыщут в себе душевных сил и мудрости.

Аксинье и стараться не надобно было: она лишь радовалась, что может разделить бремя с молодой, полной сил женщиной, она охотно подставила свое плечо, не требовала особого положения. Кажется, Бог вложил мудрые мысли в прелестную голову молодухи. Аксинья прислонилась к стенке, с нежностью глядела на ту, в ком узрела врага.

Все возвращалось на круги своя.

– Спасибо тебе, поклон до земли, – продолжала Лукерья. – Ты пойми меня… – Она не глядела в глаза подруге, и за всеми этими путаными словами сокрыто было нечто иное. – Я… – Она глядела прямо в Аксиньины глаза. Бросала вызов. – Я буду здесь хозяйкой. По праву.

Не дожидаясь ответа, Лукерья ушла. А старшая подруга потушила свечи и долго глядела в темноту, спрашивая: отчего близкие люди с такой охотой вонзают нож в твою спину, проворачивают его и даже не слышат твоих криков?

* * *

– Маня, Дуня, займитесь кухней. Еремеевна, убери покои мои так, чтобы блестело!

Утро выдалось для обитателей дома непростым. Лукерья собрала всех в просторных сенях и отдавала указания с азартом вожака, что недавно встал во главе стаи.

– Нюта, Малой, перетрясти все половицы и занавеси.

Все хранили молчание.

– Аксинья! – Молодуха придумывала подходящее дело. – Перебрать надо запасы в леднике. Где что испортилось, подтухло – собакам отдать.

В лучшем своем шелковом сарафане, в праздничном шугае, Лукерья сегодня казалась воплощением доброй хозяйки.

– Со мною да с внучками ряд[59] писал Степан Максимович Строганов, – громко сказала Еремеевна. – Он мне хозяин. Строганов повелел ее слушаться во всех делах, – она показала полным перстом на Аксинью.

– Да что говоришь? Как смеешь?

– Ты, Лукерья, обожди, – вступила Аксинья, боясь, что стычка может закончиться безобразно. – Вернутся мужчины, все порешат. Ежели тебя назовут большухой, так тому и быть. Пока же все будет по тому порядку, какой указал Степан Максимович.

Аксинья ждала слез, криков, проклятий, но Лукерья бросила на нее разъяренный взгляд и скрылась в своих покоях, только подол шелковый взметнулся. Все потихоньку разошлись. Никто не решился высказать свое мнение, поддержать Лукерью – или Аксинью. Только Нютка подбежала к матери, на миг прижалась к ней, как делала в детстве, а Потеха проворчал себе под нос:

– Ох уж эти бабы! На пустом месте войну разведут!

* * *

Она с трепетом предвкушала возвращение Степана, и не только оттого, что Хозяин должен был разрешить нелепую размолвку меж ней и Лукерьей. Дни пролетали быстрее, бурлила кровь, и предвкушение вечера, его слов, его рук наполняло грешной радостью. Аксинья мурлыкала что-то себе под нос – совсем как трехцветная кошка – и чистила песком горшки.

– Ах, полынушка, полынь,
Трава горькая, трава горькая,
Не медовая.
Ах, судьбинушка моя,
Судьба горькая, судьба горькая,
Ой, бедовая.
Ах, полынушка, полынь,
Не садила я тебя в поле-полюшке,
Ах, полынушка, полынь,
Да сама ты уродилась здесь
Мне на горюшко.

Грустная песня не отзывалась болью в сердце, не тянула вниз, напротив. Столько горечи она изведала, хлебнула полынной водицы вдоволь. Теперь бы счастьем досыта наесться. Обрывала мечты, звала себя пустоголовкой, но, видно, солнце летнее, песни птиц лишали ее разума.

«Не пристало хозяйке грязной работой заниматься. Мы для чего в доме? Девки враз почистят, отскоблят, наведут чистоту», – увещевала Еремеевна, но Аксинья только мотала головой и продолжала заниматься привычными делами, напевая полынную песенку.

– Одем ной уцу улять! – Она и не заметила Игнашку Неждана, который замер возле нее. Он, видно, долго стоял рядом с ней.