Счастье со вкусом полыни

Аксинья отвела гостям дальнюю клеть, велела служанкам навести порядок, положить соломенники, принести подушки да тонкие одеяла, поставить шандал с тремя толстыми свечами, чтобы гости с Великого Устюга худого не подумали. Она окинула быстрым взглядом повалушу: все ладно, Маня и Дуня успели стереть пыль да обновить занавеси. Клад, а не девки! Она похвалила их, на полпути, в холодных сенях, остановилась перевести дыхание.

Без умысла привел Степан в свой дом родича Аксиньи… Да предпочла бы она не видеть его во веки вечные. Не лучшие воспоминания пробудил в ней племянник, обошлась бы без этой нечаянной встречи. Ни капли приязни не было меж двумя сестрами. Аксинья и Василиса не виделись давно, с той самой поры, как осталась младшая без мужа да с клеймом грешницы, как старшая вылила на нее гнев свой и неуместную зависть.

Аксинья зашла в истобку – и не сдержала довольной улыбки.

Еремеевна вытащила из печи горшок с теплой кашей – вестимо, у каждой хозяйки должна быть припасена еда для голодных и усталых – и поставила посреди стола. Путники щедро накладывали себе в миски варево, уминали за обе щеки, не уставали нахваливать кашу, каравай да моченую бруснику. По их словам выходило, будто бы не ели они никогда в жизни такой ароматной каши, такой сладкой ягоды. Еремеевна суетилась возле гостей, не поминая про старую спину.

Нюта и Малой, поглядев на пиршество, выпросили миски да ложки и уселись здесь же, точно не ночь на дворе, а белый день. Оба чавкали, с азартом ели, дочка заливалась смехом, глядя на перепачканную бороду новообретенного братца, а Митя дурашливо злился.

Аксинья приглядывалась к нему, слушала рассказы и вдруг поняла, что сквозь раздражение и страх пробивалось родственное чувство. Что-то теплое всколыхнул в ней Митя, в котором текла кровь Ворона.

Тогда, двадцать лет назад, он был забавным каганькой, просился к Оксюше на руки, играл яркими бусинами. Теперь мужчина, красавец, радость родительская.

Все поставили приехавшие с ног на голову, да только не было в строгановских хоромах человека, который бы не радовался долгожданной суматохе. Аксинья оглядела стол: все с мисками да ложками, довольны и заняты делом. Еремеевна ей подмигнула: сама управлюсь, не малое дитя.

Степан, словно ночной проворный зверь, незаметно скрылся от домочадцев и гостей, и она хотела тотчас же с ним поговорить.

* * *

– Аксинья, давай после. – Он стоял в одних портах возле стола и, поднеся тощую грамотку к свече, читал.

– Я подожду. – Она села на лавку, но, усмотрев разбросанные по горнице вещи, разогнула уставшую спину, принялась отряхивать, разбирать: порты на стирку да на штопку, кафтаны и шапки на чистку.

– Шапку отдай! Иди к себе, – пробурчал он. На миг оторвавшись от грамотки, следил недобрым взглядом за Аксиньиными движениями. – Малой справится.

– Не может мужик чистоту навести, бабья это забота, – она спорила и сама себе удивлялась.

– Бабья, говоришь? – Он отложил грамотку на стол, схватил Аксинью за руку, остановил ее суету.

– Бабья, – кивнула она.

– Ты ж знахарка у меня, ведьма. – Губы защекотало нежданное «у меня». – Шея болит, измаялся. Дай зелье колдовское, чтобы уж к завтрашнему дню прошло.

– Степан, будет тебе зелье. Через седмицу да с Божьей помощью полегче станет.

– Через седмицу! Да и без того все пройдет.

– Жди, хозяин, – хмыкнула Аксинья и побежала молодой ласточкой к сундуку со снадобьями.

Лесенка, теплые сени, холодные сени, вновь лесенка до горницы. Она мурлыкала что-то. Хвори ушли, тело стало гибким и проворным. «Степан, Степан», – пело ее сердце.

Аксинья схватила кувшин с ядреным средством, со всех ног припустила обратно, точно полюбовник мог ее не дождаться.

– Степан, сейчас тебе легче будет! Степан? – По горнице разносился легкий присвист, но не птаха ночная залетела – Строганов развалился на лавке, прижав живот к толстому войлоку. Не дождался!

Аксинья открыла крышку, вдохнула, закашлялась – до того крепок запах.

– Редька с медом да хлебным вином – первейшее средство при болях шейных да спинных, – зачем-то рассказывала она спящему Степану.

Нанесла снадобье на шею, ладони продолжили странствие по спине, и просторная рубаха не была тому препятствием. Страждущий заворочался, задергал кожей, точно пес.

– Что это? – Аксинья при неверном пламени свечи пыталась разглядеть отметины на его плечах. Небрежно швырнула кувшин – тот звякнул обиженно, но толстый ковер спас его. Задрала рубаху…

Свечу. Да поближе.

Он спал крепко, словно мальчик, свесив руки с широкой лавки. Аксинья, глупая, разглядела все и тихо вскрикнула.

Десять дорожек, царапин, пересекали спину от хребта к лопаткам. Не кошка то была, не диковинный зверь. Она медленно поставила свечу, села на краешке лавки и долго глядела на спящего мужчину.

Изменил. С бабой кувыркался – да так, что драла спину обеими руками, не жалеючи.

А чего она, нищая душа, ждала от богатея да курощупа? Чудом верным да заботливым станет? С невенчанной да неженой? Разом про всех молодух забудет? Да в один день и один час помрут они с Аксиньей?

Смешно, кабы не было так грустно.

* * *