Счастье в ее глазах

И никакие объяснения на воспаленное воображение не действуют. Нет, понять, что парню в его двадцать шесть она может быть интересна только в одном, очень определенном качестве, она способна. И сообразить, что обычными методами это быстро не изменить, она тоже сообразила. Но она-то с максимализмом юности уже настроилась на бо́льшее! На то, что априори должна быть интересна всем окружающим мужского пола, что заставит их всех водить вокруг себя хороводы и ревновать, слегка поинтригует их, а потом выберет среди них вот этого, как наиболее достойного и так уж и быть, до него снизойдет. Оставив остальных исходить завистью и слюной. А вместо этого… кроме пары предложений о короткой интрижке без обязательств ничего не происходит.

Потому и бесится девочка, потому и хочет любым путем получить осколочек власти над взрослым человеком, совершенно не задумываясь над тем, что подобные отношения нельзя назвать любовью (о которой она так старательно вещает) ни с одной, ни, с другой стороны. Ему для более длительного общения более зрелые девушки интересны, чего парень и не скрывает, будучи, между прочим, в своем праве. А она? Она ж его тоже не любит, а просто хочет ему отомстить за невнимание, потешить эгоизм, вот и спрашивается, к чему все это городить?

Хлопнула дверь, с занятий вернулась младшая дочь, прямиком направившаяся на кухню.

– Мам, там к тебе Иванка хотела забежать… а, уже прибегала. Чего хотела?

– Зелья для идиотов.

– Что, и она тоже?

– Не вижу оснований считать ее умнее, чем ей хотелось бы…

– Так… она давно на Вильена поглядывает…

– Рианка, ну в который раз объяснять!

– Да знаю я все…

Знает она… Знает она потому, что Клелия не любила врать. Могла умолчать, могла отказаться давать ответ, ссылаясь на личные причины, могла предложить отложить разговор на определенный срок, но врать… не любила. Поэтому веры ей было больше, чем многим другим. И ее объяснения что сослуживицы, что ученицы, что соседи, что собственные дочери уже давно не рвались оспаривать. А по поводу заказчиков приворотов у Клелии имелось четкое мнение – мерзость!

Если вдуматься, кто обычно просил приворожить некий лакомый объект? Чаще всего мало того, что неудачники, так еще и страшилы. Им и в голову не приходит задуматься о том, почему они не котируются на рынке новобрачных. И заявляются такие сутулые, с редкими волосенками, все в прыщах и требуют присушить их вон к той красоте с хорошими связями и неплохим приданным. Мысль о том, зачем той красоте такое уродство и кошмар, и что сначала надо хоть что-то из себя представлять, отбрасывается, как заведомо неприемлемая, ибо зачем? Зачем учиться, поддерживать достойную физическую форму, работать, делать хоть что-то, чтоб представлять интерес для противоположного пола? Это все глупости, если существует приворотное. Меня с приворотом и так полюбят, без всяких дурацких усилий.

У этого вопроса есть и другая сторона. Мысль о том, что выбранный объект уже влюблен, а то и не свободен, почему-то тоже не принимается во внимание. Дайте зелье, и он/она сразу поймет, кто его/ее судьба! Плевать на чьи-то будущие свадьбы и возможные разводы! Эгоизм высшей пробы – готовы похоронить чужие чувства, только чтоб получить выбранный объект в свои нетерпеливые ручки. И потом бодро усесться на шею мужа/жены и больше никогда по жизни не напрягаться.

То, что это будет не жизнь, а мука, они понимать не хотят. То, что присушенный объект будет именно привязан к ним без намеков на любовь, они не слышат. То, что им бы не понравилось, если бы за них вот так же все решили, они не рассматривают. Они же умные и первые додумались до простого решения, значит им и снимать сливки.

Мало того! Зачастую этих просителей применение зелья интересовало не с точки зрения брака, а из соображений короткого развлечения. Они даже не скрывали, что цель – покувыркаться в охотку, а то и потешить самолюбие и унизить неподатливых, посмевших им отказать. И почему-то предполагалось, что за достойную оплату мистрис травница немедленно кинется помогать этим подонкам. Что интересно, вылетев из ее дома (активно подгоняемые скалкой и громкими определениями), они почему-то очень обижались, что их гнусные стремления стали достоянием прохожих. Не иначе, молчание по определению входило в названную, пусть и не заплаченную цену. Так что мнение Клелии по поводу этих просителей было простым и однозначным – мерзость!