Мне не дозволено появляться в ближайшие дни на улице, чтобы не забрести на спину ещё один груз проблем, ввиду этого все беседы приходится проводить в скрытых расселинах. К тому же горло не до конца прошло. Я не пичкаю себя медикаментами и применяю их только в крайнем случае, полагаясь на свой иммунитет. Это Милана, чуть что, сразу хватается за таблетки, занимаясь самолечением, от которого я никак не отучу её.
С минуты на минуту в дверях должен появиться Ник. Он приехал раньше оговоренного времени и известил меня об этом в сообщении.
До того, как я твердо для себя решил, что встречусь с ним, то не полагал, что смогу беспрепятственно, с благодарным сердцем поддерживать с ним общение. Злость от того, что его неверный шаг разрушил все, оторвав от меня самое главное, — любовь, не нейтрализовалась. По сей день мы с Миланой пытаемся возродить то, что было ранее, устранить не только свои, но и чужие ошибки. С Питером проще, но… я ещё не успел напрочь забыть, что когда-то и он готов был увезти Милану на край света, завоевать себе…
С мамой у нас натянутые отношения. Когда я жил в Нью-Йорке я редко приезжал в Сиэтл, к ней, в родной дом. Мама наполнена страданиями, отягощающими ее жизнь. При каждом моем приезде она заметно пытается проявлять ко мне интерес, восстановить прежнее общение, извиняется во всем, но… я не могу себя, как и Питер, заставить доверять ей. Он еще реже гостит в Сиэтле. Его обиды продиктованы тем, что, не зная о связях матери с Ником, он позволил себе полюбить ту, которую нельзя любить, любить неистово и страстно. И в одну тяжелую минуту, ему следовало безоговорочно сойти с этих рельс, принять, что любимая — его сестра. С одной стороны, понятно, что тягость от потери из всей этой ситуации не только любовника, но и двух сыновей, изводит ее. А с другой, мне тяжело простить ее нисколько за измену отцу, а за то, что она лгала нам с Питером столько лет, утаивая, что отец ушел по причине, что предал ее, однако всё было наоборот, она клеветала его, наговаривала на него то, чего не было. Ее ненависть к Анне, к Милане не позволяет ей безболезненно жить. Этот яростный яд в крови настолько абсурден.
С отцом, после случившегося, я не осмелился заговаривать на эту тему. Я начал жить с нуля, словно заново родился. В Нью-Йорке это удавалось, но в Мадриде, подорвавшем биение моего сердца, сведшем меня с утерянной половинкой, все прошлые ссадины снова воспалились.
Предательство, сулящее черную канитель обременения, наградило болью и враждой всех. Пришло время распутать все нити, перепутавшиеся в роковое сплетение.
Напряжение стягивает мои плечи от предстоящего разговора, а простуда не перестает отступать, наваливая лишнюю тяжесть на голову, отчего недомогание, насморк и редкий сухой кашель, вызывающие раздражительные чувства, не щадят меня. Путаница мыслей, образованная предстоящими планами, перестает плодиться, как только я слышу трель домофона, позволившую заколотиться сердцу.
Вскочив, я насильно переставляю ноги, чтобы распахнуть прошлую дверь смутных воспоминаний и порвать с грузом, носимым на плечах тех, кто попал под тяжести гибельного события, всплывшего совершенно неожиданно, как и неожиданно изменившего жизнь каждого.
Медленно поворачиваю замок; сердце бешено стучит. Даю мысленно указание вспыльчивому нраву не давать себя показывать в естественном виде. Просверлив деланым спокойным взглядом от пола до лица мужчины, занесенного сюда помимо своей воли, меня постепенно стискивает поражение, способное тронуть внутренний двигатель, неистово затрепетавший. Лишившись дара речи, я вежливо киваю и прогоняю с лица волнение и удивление. Непроизвольно сглотнув, я стою, с каждой секундой шире разевая рот. В душе происходит перелом. Напряженно-неподвижная скала, высеченная из камня, кажущаяся белесым пятном, образовавшимся в сумеречном свете, сдавливает грудь. Черная тень жизни легла на его плечи.
Время везде оставляет свой отпечаток и сменяет одежду на людях. Жестоко поиграв, оно исказило всю его жизненную силу и бросило вызов о сражении, обрушив на него гибельную черную волну истязаний.