Счастье в мгновении. Часть 3

— Мистер Ник, прекратите! Не торопитесь к таким выводам! — Я обеспокоен его состоянием, ему не следует так принижать себя, морально убивать омертвелую душу. — Никакой вы ни убийца! Вы же не знали о существовании сына, так?

Он лихорадочно мотает головой, не убирая ладони с глаз, крепко надавливая на них, задерживая развивающуюся боль, скрывая ее от моих глаз.

— Вы можете мне рассказать всё с самого начала? Как так получилось? Что произошло между вами и моим отцом? Я хочу вас понять, очень хочу, но не могу, так как ничего не знаю о вас, — с деланой настойчивостью произношу я и громко чихаю.

С утомленным видом он осыпает себя трудно уловимыми ругательствами, так как его ладони закрывают рот.

На его сердце тяжким грузом давят невысказанные слова, невысказанные признания. Ему нужно выговориться. Ему нужно выпустить наружу все диалоги, проводимые им с самим собой эти годы. Он должен погасить это пламя и зажечь новое. Он должен вынырнуть из этой замкнутой бездны и жить. Иначе его жизнь, не спросив у него самого, потеряет свет.

— Мне давно следовало это сделать, выложить тебе всё так, как есть… — со злобой в сердце на себя начинает он. — Джексон, — с глубоким-глубоким вздохом, бурным волнением проникает в череду воспоминаний, терзавших его, — когда мы молоды, то совершенно не мыслим наперед. В нас — вечная весна и каждый день наши уста разражаются беспечным смехом, раздается дребезг веселья… Мечты, реющие под надеждами, представляются нам воплотимыми… Мы не задумываемся, что время от времени, кажущиеся ранее мелочи, ставшие после ошибками, могут всплыть на ровную поверхность и опустить до низа то, что стало стабильным, твердым, как стена. Влюбленные всегда прибегают к крайностям, руководствуясь сердцем.

Даже воздух чувствует его тяжелейшее страдание, в котором он раскаивается и сердцем, и душой.

Его руки так трясутся, что, подняв чашку чая, которою я ему тоже заварил, он так и не подносит ее ко рту и ставит обратно.

Плывя по прошлому на корабле, входящему в родную гавань, он придерживает голову правой рукой, словно от боли, и морщит нос.

— Мистер Ник, что с вами? — припугнувшись, выражаюсь я. Ограниченный в еде, с ним может произойти, что угодно.

— Я утерял душевный покой внутри себя. — Каждое слово дается ему с трудом. Он предстает человеком, который разучился говорить, разучился поддерживать беседу, так как долгие месяца, подобные для него вечности, редко использовал язык по назначению. Боль сильно его обезобразила.

В опутавшей неловкой тишине только ложка звякает о стенки моей чашки, когда я сдавливаю ею мякоть лимона.

Наградив меня мученическим взглядом, порывшись в памяти, сквозь пелену боли, слагает:

— С твоим папой мы были как братья. Познакомились в России, где заканчивали вместе школу. И затем уже вместе поступали в один университет… — Произносит, трепеща от волнения, но потребность признаться во всем одерживает победу над его страхом. — Сам-то он родом из Англии, но за счет того, что его отец был военнослужащим, то семье часто приходилось перебираться из одной страны в другую. Так, они какое-то время жили и в Америке, но в России его родители решили остаться, чтобы тот уже окончательно получил образование. Сколько всего творили мы… хулиганили, шутили над девчонками, пели дворовые песни, дрались иногда, если не могли что-то поделить… — легкая улыбка касается его губ, точно он припомнил периоды расцвета своей юности и отрочества. — Держу в памяти случай, как мы сидели возле костра, на выпускном балу со школьным классом, и, в мечтах о будущем, дали друг другу слово, что будем друзьями всю жизнь и побываем на свадьбе у своих детей, — добрый смешок слетает из его губ. — Правда, тогда мы совершенно не знали, что через считанные недели влюбимся в одну и ту же женщину, — делает короткую мучительную для себя паузу и договаривает, — твою маму. — Полностью погруженный в те годы, он невольно перебирает пальцами по столу, запрокинув при этом глаза наверх.