Счастье в огне

Костик отшатнулся, и вдруг как-то сник, как будто из него сразу вышел весь воздух. Он тихо опустился на ступеньку.

На крыльцо вышел дядя Коля, со смаком закурил.

– Ну что, молодежь, сбежали от нас, стариков? И чего носы повесили? – ребята молчали, – или я не вовремя? Прошу тогда простить.

Варя посмотрела на него, в глазах ее все еще стояли слезы.

– Вот что Вы, дядя Коля, такое говорите. Как раз, по-моему, вовремя. Мы вот тут дискутировали.

– На предмет?

– На предмет призыва в армию.

– Ну и кого же сей вопрос так интересует?

Костик молчал, он только взглянул на Варю исподлобья, но ее уже понесло.

– Да, Костика вот интересует. Он считает, что ему пора на фронт.

И тут Костик вскочил, вся его поза выражала отчаянную решимость отстаивать свое мнение до конца, достучаться до собеседников, докричаться, наконец, чтобы его услышали, чтобы его поняли.

– Да! На фронт! Я считаю, что мне нужно на фронт. Надо бить этих гадов фашистских так, чтобы щепки от них полетели, чтобы никогда они к нам больше не лезли, чтобы не было больше этой непосильной работы, не было похоронок, не было инвалидов… – тут он осекся, глянул на отца, но продолжал, правда, уже с меньшим пылом. Теперь в его голосе звучала уже тоска, хоть и скрытая под юношеской категоричностью. – Наш директор, Евгений Осипович уходит завтра. А сегодня он прощался с нами и сказал то, о чем я сам думаю уже давно, что каждый уважающий себя мужчина должен быть там. Я знаю, ты сейчас скажешь, что я «еще слишком молод, что не пришло еще время». Мне все это уже сказали в военкомате. Но разве дело сейчас в этом? Какая разница, меньше мне на полгода или больше. Я считаю, что винтовку в руках держать вполне способен. А со стрельбой у меня всегда был порядок. Поймите вы, наконец, что мне необходимо быть там, тем более теперь, когда ты…

– Когда я стал инвалидом, причем, именно на фронте. Ты это хотел сказать?

– Ну… – Костик замялся, – дело даже не в этом.

– Не в этом, я понимаю. И понимаю, что ты, да все вы уже достаточно взрослые. Война не дала вашему детству быть долгим. Но есть еще и то, что вы, не смотря на то, что так рано повзрослели, не знаете, да и не можете знать: фронт – это не романтика, не игра в войнушку, это боль, страх, смерть и грязь – как физическая, так и моральная. И чем дольше вы окажитесь в стороне от этой грязи, тем лучше.

Он щелчком отбросил окурок и стал сворачивать новую самокрутку. Воцарилось молчание. Костик опустился на ступеньку и сидел, подперев голову руками. Варя медленно, робко присела рядом, но не прикасалась к нему, в глазах ее плескалась боль и неуверенность. Каждый думал сейчас о своем. Так прошло несколько минут. И тут дядя Коля снова заговорил:

– Я знаю, я верю: каждый из вас рвется выполнить свой долг перед Родиной, перед людьми. И это правильно. Так и должно быть. Перед лицом такой беды все мы сейчас равны: мужчины и женщины, взрослые и дети, и старые, и молодые. Вот только, чтобы быть «в строю», необязательно находится на передовой. Мать сказала, завтра вы едете на окопы. Так вот, это – тоже фронт. Если бы вы только знали, чего стоят солдатам эти окопы, и какую цену приходится платить за их отсутствие. Эх, чего уж там. А разве заводы здесь, в городе, да и по всей стране, – это не фронт? А госпиталь? А в колхозах, где только бабы, да малые ребятишки всю страну сейчас кормят – это не фронт? Каждому сейчас свое место, и всему свое время. – Он еще помолчал, а потом, как будто решившись после долгих мучительных раздумий, все-таки сказал, – может быть, очень скоро эти окопы спасут жизнь тысячам людей…

Варя вскочила:

– Как же так? Что вы такое говорите? Обводы, на которые мы едем всего в шестидесяти километрах от города, а до фронта пятьсот километров. За нашими войсками Дон. Немцам никогда его не перейти. Оборонительные рубежи – это так, на всякий случай. Их сейчас везде строят. Здесь они не понадобятся. Это все знают. – В ее голосе слышались истерические нотки – она, во что бы то ни стало, пыталась доказать в первую очередь самой себе, что немцы действительно никогда не пройдут эти пятьсот километров, отделяющие их от Вариного дома, от их школы, от маминой больницы. Никогда!

– Эх. Варвара, твои бы слова, да богу в уши. Ну, что ты, что ты – в Вариных глазах опять заблестели слезы, – конечно, пятьсот километров – это тебе не шерсти клок. Дорого они встанут… немцам.

Он провел рукой по Вариным волосам и ушел в дом. А ребята долго еще молча сидели, окруженные вечерней тишиной. Природа безмолвствовала вместе с ними. Может быть, она тоже думала о том, что может скоро произойти здесь, в волжских степях.

* * *

– Устала? – это, конечно был Костик.

Варя кивнула головой – сил говорить не было, да и язык, иссушенный жаждой, не желал повиноваться.

– Потерпи, скоро придет машина с водой. Ты давай, передвинься на мое место, а я здесь подровняю.