Счастье волков

– Комиссар Хикмет, – сказал он, смакуя чай, – передал Асатряну информацию о преступлениях турецкой военщины. О нарушениях прав человека. Он снял военную базу, превращенную в концентрационный лагерь. И что там творилось.

Вот так-так…

Все-таки жить, как раньше, уже не получается. Ни у кого. У всех телефоны, часы – с диктофонами, с камерами. И каждый может снять, что творится, и выложить это в общий доступ. И режиму – а тут сейчас именно режим, авторитарный, но потихоньку скатывающийся в тоталитарный – мало не покажется.

А Кемаль Асатрян, значит, наш агент. Или армянский, что одно и то же. У Армении сейчас ведь тоже есть разведка. И скорее всего, она работает только на четыре города – Баку, Стамбул, Анкара и Москва. Но работает хорошо. Потому что армяне помнят геноцид. И готовы на все, чтобы он не повторился…

– Я знаю Хикмета, – сказал я, – он задерживал меня.

– За что?

Я усмехнулся.

– За бандитизм. Он считает, что я представитель русской мафии…

Когда полковник ушел, я начал мысленно выстраивать разговор. Время, место… это все как театр. Сценарий прописывается заранее – и не один.

Самый главный вопрос, какого невозможно будет избежать, – что меня связывало с комиссаром Джаддидом.

И лучше, если это будут взятки. Потому что если это будет что-то еще, то я могу попасть в тюрьму для политических. Или исчезнуть навсегда. Если он передал информацию армянскому правозащитнику, значит, он нестабилен и его гнетет чувство вины. В такой ситуации он запросто может в любой момент ввалиться в эмоциональный кризис и пойти в контрразведку, сдать и Джаддида, и меня, и даже самого себя.

Так что пусть лучше думает, что меня и Османа Джаддида связывали только взятки. А это значит, что про Асатряна надо помалкивать. Но и информацию передать – тоже надо…

24 сентября 2020 года Стамбул, Турция Проспект Истикляль

У каждого мгновенья свой резон,
Свои колокола, своя отметина.
Мгновенья раздают: кому – позор,
Кому – бесславье, а кому – бессмертие.
Из крохотных мгновений соткан дождь.
Течет с небес вода обыкновенная,
И ты порой почти полжи зни ждешь,
Когда оно придет, твое мгновение.
Придет оно, большое, как глоток,
Глоток воды во время зноя летнего.
А в общем, надо просто помнить долг
От первого мгновенья до последнего…

Роберт Рождественский

Много лет назад я впервые посмотрел «Семнадцать мгновений весны».

Это были девяностые… время развала всего и вся, время гнили, время безвременья. Совершенная противоположность началу семидесятых, когда был снят этот фильм. Штирлиц в нем выглядел не то что глупо… он выглядел в нем как-то неуместно со своим стоицизмом, долгом, своеобразной честью. Это было время других героев и других дел.

Тогда я и представить себе не мог, что однажды окажусь в ситуации, подобной ситуации Штирлица.

Правда, я был вне системы, не внутри ее. Единственный мой верный контакт в системе сгорел, и я точно знал, что его убили. Вместе со всей семьей. Если так – значит, кто-то идет и по моим следам. Они не успокоятся. То нападение – первое, но не последнее.

Это значило, что надо было идти ва-банк.

Если в сегодняшнем Стамбуле и было какое-то безопасное место, то это проспект Истикляль: власть дорожила туристическим потоком и никогда не санкционировала бы на нем никакую силовую акцию. Здесь вообще не любят публичности в таких делах… людей тихо убирают, и всё.

Я прибыл на место встречи первым, в том же самом месте, у того же самого торговца купил рыбу в булке – кота не было, и поделиться рыбой было не с кем. Пошел вниз по улице, под треньканье старого трамвая четвертого маршрута, который здесь за туристическую достопримечательность. Улица была узкой, мощеной, трамвай звонком разгонял со своего пути зевак, туристов и торговцев со своими тележками.

Я думал о том, что должен был передать.

Неонацистам в руки попало химическое оружие.

Еще десять лет назад это было бы скорее смешно. Теперь страшно.