Счастье за диваном (СИ)

«Это же всё детское, Насть. Забудется. Ты хорошая, но впереди вся жизнь и оставаться здесь я не готов», — это были его последние слова, сказанные мне по телефону.

Через две недели я узнала, что беременна, но номер Лёши уже был недоступен — скорее всего, сменил сим-карту. Дома устроили скандал, требовали избавиться от «этого позора», но насильно к врачу меня бы отвести не смогли — мне уже было восемнадцать, а сама я просто не понимала, что происходит.

Про беременность Лёша всё-таки узнал и даже позвонил мне, холодно интересуясь, что я собираюсь делать. В ответ я послала его… грызть гранит столичной науки и никогда не появляться у меня перед глазами. Любовь прошла, но простить я его так и не смогла. И каждый раз вспоминая о нём, чувствовала острое желание дать по роже.

Но самый большой долг, который, вероятнее всего, я не смогу погасить до конца своей жизни, был перед родителями.

А не смогу, потому что они никогда не перестанут напоминать мне о том, что я стала самым большим разочарованием и позором семьи.

Беременность Сашкой стала новостью номер один в школе, из которой я уже выпустилась, и в университете, куда вместе со мной (хоть и на разные специальности) поступила добрая половина одноклассников. Все знали, все обсуждали и, в основном, осуждали. Насмехались и за спиной приговаривали, что так мне и надо.

Из универа документы пришлось забрать, и на следующие месяцы я стала затворницей доме, где меня постоянно тыкали носом в мою оплошность. Я надеялась, что рождение внука смягчит родителей, но жизнь — это не шоу «Беременна в шестнадцать», где маленькие пяточки и розовые щёчки делают из взрослых и матёрых мужчин и женщин умилительных бабушек и дедушек. В жизни дети плачут и болеют. В жизни молоко пропадает, когда ты с двухнедельным сыном ложишься в инфекционное отделение областной детской больницы вне себя от страха просто за его жизнь и его три раза в день обкалывают антибиотиками, и он плачет. И ты сама плачешь, хоть и пытаешься уговорить себя, что так делать не стоит. В обычной жизни всё это значит, что нужно постоянно тратиться не только на памперсы, но и на детскую смесь. Гипоаллергенную. Дорогую. Четыре банки в неделю.

Едва ли мама складывала чеки в комод, но я точно знала, что однажды она обязательно напомнит мне про этот долг. Не вскользь, не просто ради красивого речевого оборота, чтобы в очередной раз дать знать о своей добродетели.

Я знала, что рано или поздно она придет ко мне с требованием и прямым чётким указанием на то, что на отказ у меня нет никакого права.

Но, видимо, я была слишком высокого о себе мнения, чтобы ждать личного появления родительницы на пороге своей квартиры. Долги с меня она привыкла выбивать по телефону.

Конкретно этот звонок случился в понедельник.

Глава 7.3

* * *

Понедельник — день тяжёлый.

Эту истину мы узнаем уже в самом раннем возрасте. Осознавать начинаем где-то в школе и тихо несем знание через всю жизнь.

Однако с некоторых пор понедельники я полюбила. Во-первых, потому что мне не нужно было подскакивать ни свет, ни заря и нестись на работу, а во-вторых, Сашка уходил в школу, и у меня было примерно полдня для того, чтобы заняться и своими заказами и всеми необходимыми хозяйственными делами.

В общем, понедельник для меня был в основном днём генеральной уборки.

К полудню этого понедельника я закончила драить кухню, добравшись не только до верхних полок гарнитура, но наконец-то разобрав немногочисленные запасы нашей с Сашкой посуды.

Никаких советских сервизов с супницами и селёдочницами у меня, к счастью, не было. В старые времена такая роскошь считалась солидным приданным для невесты, а мама моя видела меня в разных ипостасях, но только не счастливой женой какого-нибудь мужчины. Она вообще была уверена, что я буду одинока до конца своих дней, и видимо, поэтому сервиз бабушки Агафьи, своей свекрови, она прибрала в самый дальний угол антресоли.

У меня было подозрение, что таким образом она хотела меня наказать, правда, почему-то до сих пор не поняла, насколько мне был безразличен этот раритет советского фарфорового искусства.

Из кухни я переместилась в ванную и туалет. «Санокс», «Доместос», «Пемолюкс» и прочие химикаты ловко применялись по назначению, и еще через полчаса я, счастливая от полученного сияющего результата, свалилась пластом на свой незаменимый матрас.

Но едва мои глаза сомкнулись в надежде подремать минут двадцать до возвращения Сашки домой из школы, как где-то рядом телефон разразился мелодичным рингтоном.

На экране высветилось слово, которое не вызывало во мне ничего, кроме желания сморщить нос.

«Мама».

И я сморщилась, как будто заранее чувствовала, что ничего хорошего этот разговор не сулил.

Я вообще не могла вспомнить, когда мы с ней последний раз разговаривали нормально. Как мама и дочка. Без ругани и истерик, угроз и упрёков, без сарказма, который выработался во мне за несколько лет выслушивания претензий и без обвинений в моей полной несостоятельности.

— Привет, мам.