Счастливая черкеска

В середине двадцатых кто-то из «шкуровцев» получил в Берлине письмо от такого же оставшегося без родины бедолаги — из Штатов: тот сообщал землякам, что есть работа на Голливуде. Половина группы решилась на переезд за океан… И долго еще они, не знавшие английского языка, но не привыкшие хоть в чем-либо кому-то уступать «подправляли» потом на съемочной площадке сценарии, главными героями в которых были, конечно же, выходцы из Старого света… Все в их жизни перемешалось: только что насмерть стоявшие за «белую» идею, теперь они изображали в основном краснокожих и никак не хотели играть в поддавки с киногероями из белых.

Почти все они вскоре стали на Голливуде ведущими каскадерами, незаменимыми дублерами всех американских знаменитостей тридцатых годов. После войны все эти фильмы, взятые как трофей сложившими голову отцами мальчишек моего поколения, заставляли нас сбегать с уро ов — это они поднимали нам дух и прибавляли сил в тяжелые годы бескормицы и разрухи… Могли ли мы в то время подумать, что все эти вольнолюбивые индейские вожди, справедливые ковбои, героические мексиканцы, все они — это наши земляки, покинувшие свои станицы в гражданскую…

Вместе с ними покинула нас и казачья удаль. Вернется ли?..

Любопытная штука: «учителями» казаков долгое время оставались горцы — за неуспехи тогда платили жизнью либо в лучшем случае — кровью. С тех пор «ученики» успели получить «высшее образование»: Алибек Кантемиров во многом обязан своей наукой оренбуржцам, кубанцам, донцам. Но нет нынче в России, нет пока конной казачьей группы, которая умела бы делать то, что умеют у Кантемировых: они остались единственными хранителями общего для казаков и горцев джигитства, и вовсе неважно, что наука их не имеет широкого применения в нынешней повседневности.

Когда пишу эти строки, в раскрытую дверь балкона врывается мощный гул реактивного самолета, и даже через оконное стекло мне видать, как вдалеке, над Тушиным, стремительно уходит вертикально вверх серебристая стрела, как она замирает вдруг и превращается в иссиня-темный треугольник, который начинает кувыркаться чуть ли не так же, как кувыркаются в небо голуби… В Тушине нынче авиационный праздник, его герои — знаменитые летчики на уникальных «су-двадцать девять», но разве этот шлейф, который возникает вслед за машиной, когда из горизонтального полета она выходит на «свечу» почти также, как цирковая лошадь на «офф», — разве шлейф этот тянется не из глубины веков?

Что ж, что он теперь не так уж похож на пар из лошадиных ноздрей…

— Как мамонты, говоришь? — повторяю я последние слова моего друга. — Не слишком ли мрачная перспектива?

Нет, правда: слишком огорчает его это хождение по кабине там, в которых ему должны выправить документы на пенсию… Одно дело сказать: мол, пенсионер Кантемиров. Недда первая получила свои бумаги: за всю эту цирковую «сладкую каторгу» — пятьдесят тысяч премиальных сейчас и восемьдесят одну тысячу ежемесячной пенсии — на потом. Ирбек пошел в цирк несколько, скажем, раньше Недды — в тридцать девятом, но его справки затерялись, и трудовой стаж зачислили с сорок пятого, а пенсию определили в семьдесят девять тысяч — это как?.. Джигит получит на две тысячи меньше?! Уж не жена ли станет его кормить?!

— Ты уж признайся, что завидуешь своей Алексеевне!

Он не отвечает на подначку — начинает рассказывать:

— В Замоскворечье есть один паренек — у него мастерская… Золотые руки, поверь, золотые — как-нибудь я тебя к нему приведу: сам увидишь. Миша с ним познакомился, а потом уже я. Русский паренек, Толя. Поправил мне кое-что из амуниции, еще отцовский пояс привел в порядок — как все делает: ювелир! Хоть сбрую, а хоть шашку, хоть кинжал — давно не встречал такого мастера. Сидит в чуланчике, но ведь и за чуланчик за этот отдает чуть ли не валютой. И налогами задавили — ну, задавили! Спрашиваю: как, Анатолий, дела? Отвечает: со зрением, Ирбек Алибекович, стало плохо. Не вижу денег!

Тонкие усы у Ирбека плывут вверх, прежний огонь, который прятался в зрачках почти незаметной искрой, загорается в глазах и худощавое лицо его озаряет такая простосердечная улыбка!

На Кавказе говорят, что нету такой пропасти, через которую человека не перенесла бы добрая шутка… Может, кому-то она даст крылья и в наши дни. Недаром ведь считается, что голову повесил — уже пропал.

…Лет, пожалуй, пятнадцать, а то и двадцать назад в Мехико его приняли в национальную ассоциацию мексиканских ковбоев «Чаррос». Вручая нагрудный знак, президент ассоциации сказал, что «Золотая шпора» прежде всего означает признание высокой порядочности ее обладателя. Может, оттого, что ПОРЯДОЧНОСТЬ — одно из тех доставшихся от отца слов, которые так дороги ему самому и в его речи тоже звучат обычно высшей похвалой, может — из вполне понятного желания поддержать себя шуткой на слишком уж строгой и торжественной церемонии, он тогда спросил: теперь, мол, можно в своих достоинствах не сомневаться?..