Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

Мы все втроём заболели «ветрянкой» — я не знала, что бывают такие противные болезни. Всё у меня чешется, а почешешь — всё равно чешется, иногда даже ещё сильнее. Мы каждый день уже с утра ждём, когда Мамочка придёт, у неё есть волшебство против этой болезни. А сейчас нам жарко, температура высокая, мы с Анночкой лежим на сундуке, а Эллочка на своём топчане и говорим про сказку — нам только что её Бабушка прочитала. Сказка называется «Скирлы-скирлы». Медведю ногу отрубили, он приделал себе липовую, взял берёзовую палку, идёт, бедный, и поёт: «Скирлы-скирлы! На липовой ноге, на берёзовой клюке! Все по сёлам спят, по деревням спят! Одна баба не спит, мою шерстку прядет, мое мясо варит!»

Я так рассердилась на эту бабу, что даже чесаться меньше стала! Взяла, это место ещё раз перечитала и говорю:

— Да что же это такая баба-чертовка! Ногу отрубила, да ещё его шёрстку прядет и его мясо варит!

Анночка говорит:

— Я боюсь медведя!

А Эллочка говорит:

— Всё это ерунда!

Я возмутилась и говорю:

— Как это «ерунда»?! Человеку ногу отрубили, его шёрстку прядут, его мясо варят, а ты говоришь «ерунда»! Я бы эту чёртову бабу так избила, я бы её об пол головой била бы и била!

Элка рассердилась и говорит:

— Дай книжку!

Я кидаю ей книжку, она её ловит, открывает, читает и говорит:

— Ну, во-первых, ногу медведю отрубила совсем не баба, а мужик…

— Ну и что, — кричу я, — а зачем она его шёрстку прядет и его мясо варит?!

Элка говорит:

— Всё это глупости — это же сказка, ты прямо как маленькая! — И отворачивается, не хочет больше говорить.

Я лежу и очень сержусь на эту бабу, а пожаловаться некому. Приходит Бабушка и говорит:

— Дети! Я сшила вам «лапочки», сейчас всем надену.

— А зачем? — спрашивает Анночка.

— Понимаешь, деточка, — объясняет Бабушка, — это такая болезнь, что днём и ночью всё чешется и образуются болячки. И вот ночью у тебя личико зачешется, ты его сразу начнешь чесать и сковырнешь все болячки, которые там есть, — и потом на этом месте будут ямки, и ты станешь некрасивой! А если ты наденешь эти «лапочки» и в них почешешься, то ты себе ничего не сковырнёшь.

— Бабушка, — спрашивает Эллочка и делает кривую голову, — а почему ты думаешь, что если на лице что-то сковырнешь, то потом станешь некрасивой?

— Я, деточка, это знаю, — говорит Бабушка, — потому что, когда мне было пять лет, я болела чёрной оспой!

Бабушка так сказала «чёрной оспой», что мне стало очень-очень странно, и Эллочке, наверное, тоже. Я на сундуке подскочила, Элка села на своём топчане, Анночка зажмурилась, потому что мы её напугали. Эллочка просит:

— Бабушка, как ты заболела чёрной оспой?

И Бабушка рассказывает:

— Мне было лет пять. Мама с папой взяли меня, мою старшую сестру Паню и поехали из Петербурга в деревню — навестить папиных родителей. В это время в России уже началась эпидемия чёрной оспы. Болезнь страшная, если человек ею заболеет, то почти наверняка умрёт, а если выживет, то лицо его на всю жизнь останется изуродованным. Но в России уже начали делать прививки от чёрной оспы. Прививка, дети, это укол лекарства, после которого люди не болеют этой страшной болезнью. И вот, на второй или третий день после нашего приезда, в деревню приехали врачи и объявили через старосту деревни, что будут делать «уколы от оспы». Всем — от грудных детей до самых старых стариков! А я почему-то очень понравилась своему дедушке Никифору, и он, услышав об уколах, сказал: «Да разве отдам я этого ангелочка извергам на погибель!» — и спрятал меня далеко от дома в капусте. Меня не нашли. Всем, кроме меня, сделали прививку, и вскоре я заболела чёрной оспой. Кроме меня, не заболел никто, так как всем прививку сделали. Я долго болела, не умерла, но лицо мое после выздоровления было изуродовано — оно всё было в небольших, но глубоких ямках.

Мы молчим, а потом Эллочка говорит:

— Какая ужасная история! Но, Бабушка, — Элка даже руки к груди прижала, — у тебя нет на лице ни одной ямки, и кожа очень нежная!

Бабушка смеётся:

— Деточка, ты привыкла к моему лицу и многого не замечаешь. Потом, я заболела в пять лет, к четырнадцати годам ямки немного сгладились, к восемнадцати ещё больше, к двадцати пяти годам осталось очень мало, но совсем ровным мое лицо не стало и никогда уже не будет.

Я очень расстроилась и говорю:

— Бабуся, но почему твой дедушка такой… — я чуть не сказала «дурак», — взял и отнёс тебя в капусту? Почему он не дал тебе укол сделать?

— Мой дедушка был такой хороший, добрый, — говорит Бабушка. — Она улыбается, и ей грустно, сразу вместе. — Но он был необразованный крестьянин, боялся врачей, считал их извергами.

Анночка вдруг «умничает», как говорит Даша, и говорит:

— Он боялся врачей, потому что они горло смотрят и на язык ложкой жмут — тогда тошнит.

— Мы сейчас все наденем «лапочки», — говорит Эллочка, — наденем и не будем снимать, ты не волнуйся, Бабушка!