Счастливая ностальгия. Петронилла

Оператор убирает камеру в предусмотренный на этот случай кофр. Я внезапно понимаю, что освободилась от механического глаза, который, за исключением свидания с Ринри, ни на минуту не покидал меня. Испытываю чувство бесконечного облегчения. Бросаюсь купить рисовое печенье и жадно поедаю его в такси, везущем нас в аэропорт Нарита.

При мысли, что я в очередной раз покидаю Японию, на меня должна была бы навалиться тоска, но ее нет; тщетно пытаюсь проникнуться этим чувством, ничего не получается, я испытываю только огромную радость, оттого что меня больше не снимают.

В аэропорту усаживаюсь прямо перед гигантским экраном, в реальном времени показывающем прогноз погоды во всем мире. И, словно зачарованная, долго смотрю в него. С наступлением ночи я сажусь в самолет. Голова моя забита температурой в Йоханнесбурге и Хельсинки. Я сразу засыпаю.

Спустя несколько часов я просыпаюсь: что-то подсказывает мне, что надо взглянуть на пейзаж. Поднимаю шторку иллюминатора, и от того, что я вижу, у меня перехватывает дыхание. Самолет как раз летит над вершинами Гималаев, белизны которых достаточно, чтобы осветить тьму. Мы так близко от вершины, что при мысли задеть Эверест я вся как-то подбираюсь. Никогда в жизни не видела столь величественного зрелища. Возношу хвалу Японии, которой я этим обязана.

Прильнув к стеклу, разглядываю заснеженные колоссы. Благословенна ночь, позволяющая созерцать их: днем интенсивность света заставила бы меня отвести глаза. Сейчас, ночью, мне кажется, будто в бездонных морских глубинах я повстречала в неверной тьме, позволяющей видеть гораздо лучше, чем жуткие светильники людей, стадо синих китов, благородных и неподвижных.

Проплываю мимо этих гигантов, испытывая особый восторг оттого, что они не знают о моем существовании. Они отвечают на мою любовь свойственным совершенствам доброжелательным безразличием. Это так же божественно, как читать великую книгу: я могу рыдать от восхищения – тексту на это плевать. До чего же я люблю это одиночество упоения! До чего же хорошо, что нет никого, кому следовало бы давать отчет пред ликом бесконечности!

Увы, это неправда, что нет никого: есть я, которую мне никак не удается упразднить. Тут же включаюсь: «Поклянись, Амели, что никогда больше не будешь испытывать печаль и даже меланхолию. Кто соприкоснулся с Эверестом, не имеет на это права. Отныне максимум, что я тебе позволяю, – это сладкая ностальгия». Клянусь. Сам факт, что я смогла дать клятву, свидетельствует об ошибке. Пожимаю плечами. Гималаи еще тут – они защищают меня.

Прижавшись носом к стеклу, перечисляю реальные или фантазматические места, над которыми пролетает самолет: Тибет, Непал, Ладакх, Кашмир, Пакистан, – как же велик наш мир! Распаленная своей клятвой, с убежденностью юродивых утверждаю, что отчаявшиеся – это скудоумные придурки. Первому встречному несчастному я скажу: «Эверест! Гималаи!» И если после таких слов он попробует не излечиться, значит он заслужил свои страдания.

Внутренний голос призывает меня к осмотрительности: «Дорого тебе станут подобные заявления!» Я знаю, но не верю в это. Встреча нос к носу с «крышей мира» снесла мою и без того неустойчивую крышу. Без сомнения, самой опасной моей слабостью следует считать эту чрезмерную восприимчивость к избытку великолепия. Я с такой легкостью впадаю в восхищение, будто на себе испытываю факт существования чуда. Греки призывают нас к сдержанности; противоположность этой логики всегда представлялась мне по меньшей мере столь же оправданной: раз есть Эверест, Фудзияма, Килиманджаро, а также Сахара, Сибирь, Амазония и океанские бездны, мы, подобно героям Корнеля, призваны не отказывать себе ни в каком аристократизме.

Эта планета предлагает нам свою шкалу: какими же маленькими должны мы ощущать себя на Земле, которая столь охотно выставляет все это нам напоказ? Хорошенькое дело – узнать, что Юпитер и Солнце безгранично превосходят нас размерами! Большинству из нас не доведется собственными глазами убедиться в подобной диспропорции. А то, чего не коснулся наш чувственный опыт, имеет для нас не больше значения, чем вызубренные в школе фразы. Каждый из нас может созерцать море, взобраться на гору и оглянуться вокруг, может влюбиться: огромное в тысячи, в десятки миллионов раз доступнее для нас, чем крошечное. Все мы склонны стремиться к тому, что нас превосходит, и это было бы очень хорошо, если бы мы так не страдали от невозможности достичь этого.

«Contact high»[19] означает транс, который испытывают, общаясь на голодный желудок с сытыми людьми. Это выражение из наркоманского жаргона можно распространить и на другие случаи: можно забалдеть от музыки Моцарта или Бетховена, от чтения святой Терезы Авильской или от одной возможности через иллюминатор лихого самолета почти соприкоснуться с горой Эверест. Никто так не чувствителен к contact high, как я. Иного объяснения большинству трагедий моей жизни не найти. Я обладаю чудовищным даром улавливать насыщающие воздух частоты, не только понимая их смысл, но и перенимая их ритм.