Счастливая ностальгия. Петронилла

В конце концов я все-таки спросила дорогу у неких туземцев, которые сделали вид, будто не разобрали мой английский, и я едва удержалась, чтобы не сказать им, что даже их престарелая знаменитость вполне поняла мою ломаную речь. Через два часа тягостного блуждания я добралась до отеля, где заперлась у себя в номере, чтобы враг не пробрался. Я долго вертелась, как уж на сковородке, потом улеглась в кровать. Очень быстро ощущение комфорта уступило место болезненному чувству собственного поражения. Никогда прежде город не отталкивал меня до такой степени. Будь это какой-нибудь Мобёж или Вьерзон, я бы рассмеялась. А тут все-таки Лондон!

Лондон, где Шекспир создал свои величайшие шедевры, где во время Второй мировой войны Европа спасла свою честь, где расцветали все течения авангарда. В том, что этот город не дался мне в руки, я винила только себя. Конечно, Вивьен Вествуд была своего рода ударом судьбы, но как несправедливо обвинять целый огромный город! Неужели мне, тридцатичетырехлетней женщине, придется в свою первую ночь в Англии запереться в номере и есть в кровати заказанный сэндвич?

Я инстинктивно схватилась за телефон.

– Здравствуйте, Петронилла. Не согласитесь ли провести вместе вечер?

– Почему бы и нет?

– Я в Лондоне.

– А-а-а, вот как.

– Я вам оплачу билет на поезд. Если захотите, можете занять вторую комнату в моем номере, она размером с Букингемский дворец.

Я продиктовала ей адрес гостиницы.

– Еду.

* * *

В девять вечера она постучала в дверь моего номера. Какая радость – увидеть родное лицо на этом враждебном берегу. Я начала было свои излияния, которые она довольно решительно пресекла:

– Я есть хочу. Пойдемте ужинать. По пути все и расскажете.

Я последовала за ней по темным улицам, живописуя на ходу свою встречу с ужасной Вивьен Вествуд. Петронилла довольно бесцеремонно рассмеялась.

– Вам кажется это забавным?

– Да. Думаю, так оно и было. Полный п…ц!

– А вы бы что сделали на моем месте?

– Обрушила бы на старуху весь запас шотландских ругательств.

– В том-то и беда: я не знаю никаких шотландских ругательств.

– Да ладно. Даже если бы и знали, все равно ничего не сказали бы. Я читала вашу книгу «Страх и трепет».

Она была права. От чужой грубости я просто каменею. Тем временем мы добрались до какого-то ресторанчика, из дверей которого доносился специфический, довольно приятный запах.

– Ужин по-индийски – годится? Если только вы не настаиваете на пирожках с мясом.

Прекрасная индийская кухня довольно быстро примирила меня с жизнью. Затем Петронилла повела меня в паб, где с видом знатока заказала две кружки пива Гиннесс. На эстраде рок-группа играла что-то странное, они называли это дабстеп.

– Нельзя втягивать пену отдельно, – сказала Петронилла. – Гиннесс вкусно пить как раз через пену. Не говорю уже о том, что когда лакаешь пену, то выглядишь как придурок.

– Мне нравится эта музыка. Кажется, что они басы пропускают через щипцы для завивки.

– А ведь если бы не я, вы так бы и просидели, запершись у себя в номере.

– Мне нанесли психологическую травму. Я чувствовала, что вы единственная, кто может меня вытащить.

– Что вы прикидываетесь паинькой, вам и не такое приходилось переживать, и все из-за какой-то фурии.

Поздно ночью Петронилла увлекла меня на какую-то улочку, где вполне мог бы находиться разбойничий притон. Она встала на определенное, специально выбранное ею место, и торжественно оповестила меня:

– Вот. Я стою точно там, где был убит Кристофер Марло.

От изумления я вздрогнула.

– Вы до ужаса похожи на Кристофера Марло, – сказала я ей.

– Вы не имеете никакого представления о том, как он выглядел, – заметила она.

– Не имею. Но вы с вашей хулиганской внешностью так похожи на современника Шекспира.

– Что за чушь вы несете!

Позже мне довелось увидеть портрет Кристофера Марло. Интуиция меня не подвела: Петронилла до странности походила на него. Если сбрить бороденку и усы, получилась бы как раз Петронилла с ее свежим личиком, юным задиристым видом.

Было уже, наверное, час ночи, когда мы добрались до отеля. А часа через три я проснулась, собираясь поработать, и увидела, что Петронилла спит на другом конце необъятной кровати. Мне показалось, она даже не раздевалась.

Я устроилась в гостиной рядом, стараясь не обращать внимания на викторианскую мебель, чтобы она меня не подавляла. Как обычно, вдохновение завладело мной часа на четыре, затем покинуло. В окно я видела, как встает нечто, что по эту сторону Ла-Манша, должно быть, именовалось солнцем, – эдакая легкая туманность.

Петронилла никогда не видела меня в специфическом писательском одеянии (что-то вроде японской противоядерной пижамы), и я решила не травмировать девушку. Но, пробираясь на цыпочках из спальни в ванную, я услышала:

– Это еще что такое?

– Это я.

Молчание. Потом:

– Ладно. Это серьезнее, чем я думала.

– Я переоденусь, если вы позволите.

– Нет уж. Если включить свет, то оно загорится?

– Прошу вас.

Она послушалась и вновь взглянула на меня:

– Да, цвет – это особая песня. Как он называется?

– Каки.

– Нет. Хаки – это зеленый, а этот ярко-оранжевый.

– Каки – это японская хурма.