Счастливая женщина

Когда князь пугал ее каким-нибудь взрывом своего бешеного характера, пугал до обморока или истерики, когда при ней ломались столы и стулья, разбивались дорогие фарфоры и летели за окно принадлежности мужского туалета, когда случалось ей быть зрительницей и других, более важных и грустных поступков разъяренного князя, и она бывало упадет без чувств, или расплачется до припадка, — в доме говорили, что у княгини нервы расстроены, и свет верил пустой отговорке! Когда ехавши с нею в гости или дома, ожидая к себе гостей, он, без малейшего повода с ее стороны ни за что ни про что вспылит на нее, раскричится, нагрубит ей, оскорбит смертельно ее гордую и нежную чувствительность, и она от такой сцены потеряет все присутствие духа, задрожит, побледнеет и явится перед посторонними трепещущею и взволнованною, через силу удерживая свои тяжкие слезы, свет думал и говорил, что в молодом супружестве произошла какая-нибудь любовная ссора, и княгиню же подчас подозревал и даже укорял в капризах. И тогда, засмеется ли она судорожно притворным, ей дорого стоящим смехом, ответит ли рассеянно и невпопад, — люди думали и говорили, что эта бабенка самое пустое, самое вздорное созданьице, неспособное поддержать здравомысленного разговора. Беспрестанная необходимость затаивать испуг и отвращение расстроивала ее нервы, потрясала ее здоровье. В обществе предполагали, что княгиня Мэри слишком часто пляшет, слишком много веселится и ее же винили в ее бледности и изнеможении. Свет довольствовался этим объяснением. Слишком гордая, чтоб жаловаться (да и кому было ей жаловаться? — мать ее скончалась скоро после ее свадьбы), слишком слабая, чтоб решиться на разрыв с мужем или на твердую, неуступчивую, обдуманную оборону против него, она старалась приучить себя к этой жизни, рассеяться, сколько можно, искать в шуме света замену счастья, которого не нашла она в супружестве. И это ей удалось, по крайней мере, по наружности! Несколько лет провела княгиня Мэри в таких промежуточных терзаниях в тайне и веселостях напоказ; наконец, душевные и физические силы стали ей изменять, она впала в умственное расстройство, потом сошла с ума; муж сдал ее на руки докторам, сам, может быть, не зная и не понимая, что он виною ее бедственного положения!

Все это передавала горничная по-своему, не определяя причин и развития горестного события, но рассказывая поочередно и без всякого порядка разные сцены этой домашней драмы, которой она была самым первым и близким свидетелем. В ужасной простоте изобличала она раны и страдания своей барыни, развивала длинную повесть ее ежедневных и многолетних потрясений, испугов, огорчений и негодований. Ей, очевидцу, понятно было, что рассудок женщины не выдержал; но объяснить, как и почему это случилось, она бы не сумела и не могла. Марина и Вейссе слушали с возрастающим ужасом. Их поражала эта развязка такой блестящей и по-видимому радостной участи. Марина спрашивала себя, вправе ли она роптать на свой удел, встречая такой пример женского страдания!.. Она обратилась к доктору, прося открыть ей, можно ли вылечить ее приятельницу и надеется ли он достичь такого исцеленья?

— Надеюсь, — сказал тот, — если княгиня будет удалена от сцен и испытаний, причинивших ее болезнь; но это временное облегчение продлится только покуда она не вернется домой. С возвратом ее, с возобновлением причин недуга, этот недуг опять одержит верх над всеми усилиями и стараниями, и тогда болезнь не ограничится одним сумасшествием: она достигнет бешенства в высочайшем градусе.

Слушатели молча склонили головы.

В продолжение этого длинного разговора княгиня, сидя на полу, все разбирала какие-то бумаги, брала их, опять отлагала в сторону и не прекращала своего однозвучного монолога. Иногда слышались внятно отдельные слова «спасите, не вынесу» — но ничего нельзя было разобрать. Горничная объяснила, что умалишенная думает наконец жаловаться на свою участь и пишет к умершей матери своей, чтоб она за нее вступилась перед Богом. Всякий день княгиня заготавливала таким образом новое письмо и все ожидала сошествия с неба своего ангела-хранителя, чтоб с ним переслать всю переписку. Самое это сумасшествие было трогательно, как и судьба молодой страдалицы. Марина не могла выносить такого зрелища.

Вейссе спешил увести ее. Когда они спускались с лестницы, в комнате княгини Мэри раздался звучный и пронзительный хохот. Марина остановилась и вопросительно поглядела на горничную, их провожавшую.

— Ничего, ваше превосходительство! это часто с ними бывает! Вот они верно теперь припоминают что-нибудь смешное, что говорилось перед ними после того, как, бывало, барин напугает; они и тогда, бывало, если начнут смеяться, то всегда дохохочутся до слез и с ними сделается истерика; а теперь, когда это случается, то они потом примутся плакать, плакать, покуда совсем из сил выбьются. Тогда я их уложу, и они почивают спокойно несколько часов.