Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Он рассмеялся и ушел в подсобку. Внезапно Скарлетт схватила меня за руку и крепко сжала. Казалось, ее переполняли эмоции, как, например, когда оказываешься на самой вершине американских горок или готовишься пойти к алтарю в день свадьбы.

Владелец магазина вернулся с гитарой. Она была темно-синей, блестела, как рождественский шар, а под струнами у нее мерцали серебристые стразы. Как сейчас вижу Скарлетт в тот момент. Она была уже не ребенком, но еще не взрослой женщиной, и казалась очень хрупкой в своей огромной кожаной куртке. Она была похожа на воробья. На ее лице застыло выражение застенчивости и почтения – совсем как тогда, когда она впервые прикоснулась к пианино в музыкальном классе. Первые несколько секунд она не двигалась. Потом отпустила меня, с бесконечной нежностью взяла гитару и вытянула перед собой. Владелец магазина молча наблюдал за ней, скрестив руки на груди. Его мягкая улыбка странно сочеталась с внешностью закоренелого байкера: выбритыми висками и длинными седыми волосами, собранными в хвост.

– Ну что? – заинтригованно спросила я после долгого молчания. – Она тебе все еще нравится?

Скарлетт осторожно кивнула, а потом недовольно скривила губы.

– Что случилось?

– Я ошиблась, – ответила она. – Это не Звезда. Ее зовут Феникс.

Владелец магазина подарил Скарлетт ремень с леопардовым принтом, чтобы повесить гитару на плечо, потом мы сели на автобус и поехали обратно в Квинстаун. Новенький усилитель лежал у Скарлетт в ногах, а Феникс, которую она обнимала с видом матери, покинувшей роддом, – на коленях.

С тех пор ее классическая гитара, бедняжка Гамильтон, пылилась под кроватью. Когда в следующий раз мы пошли в школу, Скарлетт вывесила на доске объявлений листовку, там говорилось, что Скарлетт набирает музыкантов к себе в группу и особенно ждет ударников и бас-гитаристов.

Всю субботу в гараже проходили прослушивания. Простые смертные, равнодушные к красоте экспериментальной музыки, воспринимали эти звуки как невыносимую какофонию, которая продолжалась с девяти утра до восьми вечера. Мама разозлилась из-за того, что не может работать, и посадила Скарлетт под домашний арест до самого совершеннолетия, а я, не в силах больше терпеть шум, села на велосипед и поехала на пляж.

Ярко светило солнце. Я не додумалась взять купальник и весь день сидела на выложенном камнем парапете, угрюмо наблюдая за тем, как купающиеся резвятся в сияющих волнах, а дети строят замки между разложенными на песке полосатыми полотенцами. Тогда я впервые почувствовала ностальгию по детству. Потому что поняла: Скарлетт скоро уйдет. Скоро она оставит меня. Я больше не сомневалась, что моей сестре, в отличие от меня, суждено стать звездой и что рядом с ней я буду актером второго плана, призванным подчеркнуть ее талант. До сих пор я никогда не задумывалась о том, что это значит, и поразилась очевидной мысли, которая пришла ко мне впервые: Скарлетт будет путешествовать по миру с гастролями, а я останусь в Квинстауне. Она выйдет замуж за Лиама Галлахера и будет мелькать в телевизоре, а я выйду замуж за какого-нибудь парня по соседству, друга детства или школьного приятеля и, скорее всего, стану переводчиком, как мама. Мои дети будут ездить на том же желтом школьном автобусе в ту же школу, в которую ездила я. По воскресеньям я буду печь яблочный пирог, а главным развлечением моей семьи будет выбираться в гавань раз в месяц и съедать по роллу с омарами. Я вспомнила большой деревянный дом с башней и верандой, который Скарлетт нарисовала несколько лет назад, когда мы сидели в этом самом кафе. Правда ли она построит его, когда разбогатеет? Но зачем возвращаться сюда, когда можно жить в Нью-Йорке, Париже или Сиднее? Разве Скарлетт будет скучать по горячему шоколаду, который подают в «Пляжном кафе», если сможет выпить горячий шоколад в знаменитом «Кафе де ля Пэ» в Париже?

Я вернулась домой подавленная и обгоревшая. Скарлетт чуть не прыгала от радости: она выбрала для своей группы троих музыкантов – ударника, бас-гитариста и профессионального клавишника. Она даже придумала название: «Синий Феникс». Ее глаза блестели от возбуждения и энтузиазма, как и всегда, когда происходило что-то волнительное, а голос и каждый жест были пропитаны энергией. Музыка придавала Скарлетт харизму. Когда Скарлетт не играла и не разговаривала, то (несмотря на косметику, волосы, которые меняли цвет каждую неделю, и рваные нейлоновые колготки, выглядывающие из-под выцветших джинсовых шорт) выглядела довольно неприметно, к тому же сутулилась от постоянного сидения с гитарой. Но от музыки в глазах Скарлетт загорался свет, на лице появлялась улыбка, и моя сестренка преображалась как по мановению волшебной палочки: становилась пленительной, притягательной и затмевала всех вокруг.

– Представляешь? – спросила она вечером и упала на кровать, раскинув руки. – У меня будет своя группа! Как «Оазис».

Я сидела за столом и притворилась, что читаю учебник по французской грамматике. Скарлетт видела только мою спину.

– Почему ты молчишь? Разве ты не рада за меня?

– Конечно, рада.