Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Гитаристу на вид около пятидесяти, он поворачивается ко мне и, не переставая играть, улыбается из своей бороды цвета соли с перцем, в которой больше соли, чем перца.

Кое-что происходит. Кое-что, чего не случалось со мной годами. Ритмичный стук капель по лужам, гул машин, случайные гудки клаксонов, шаги спешащих прохожих по мокрой мостовой – все эти звуки оживают и сливаются в оркестр. Меня обволакивает музыка, та музыка, которую я слышала раньше, та музыка, которая исчезла 22 декабря 2012 года, когда моя старшая сестра, моя Алиса, половинка моей души, оставила меня совсем одну в этом черно-белом мире.

Остаюсь до конца песни. Закончив, мужчина укладывает гитару в футляр, а я тем временем роюсь в сумочке. У меня в бумажнике только купюра в пятьдесят евро. Отдаю ее. Мужчина смотрит на меня во все глаза, слишком ошарашенный, чтобы поблагодарить.

– Спасибо, – говорю я, машинально тянусь к запястью и просовываю пальцы под плащ, пытаясь нащупать браслет.

Ничего. Закатываю рукав плаща, потом – рукав свитера. Ничего. Словно обезумев, сбрасываю плащ и снимаю свитер. Раз двадцать ощупываю запястье, дрожащими руками выворачиваю одежду, не обращая внимания на дождь, который пропитывает тонкую ткань блузки. Оглядываюсь вокруг, как наркоманка в поисках шприца. Ничего. Браслет упал. Когда? Не знаю. Я не снимала этот браслет с того дня, как Алиса подарила мне его в аэропорту на память о пребывании в Лондоне. Не знаю, сколько времени я так стою – промокшая до нитки, ошарашенно глядя на свое голое запястье, освещенное мерцающим светом уличного фонаря. Это какой-то знак? Знак, что Алиса оставила меня навсегда? Что я так долго ее предавала и теперь она меня не простит? Что теперь я по-настоящему одна? А потом на меня обрушивается реальность. Преимущество моего разоблачения – можно больше не прятаться. Больше не нужно соблюдать никаких правил, не нужно быть кем-то другим. Наконец я снова могу стать собой.

Медленно наклоняюсь и поднимаю с мостовой свитер и плащ. Они мокрые и грязные, но я одеваюсь, не обращая на это внимания.

По дороге домой захожу в супермаркет «Франпри».

Иду прямиком к кассе.

– «Абсолют», – говорю я кассиру, указывая на витрину позади него.

Кассир задерживает взгляд на моей промокшей одежде. Наверное, я похожа на сумасшедшую. Как бы то ни было, юноша поворачивается, открывает замок, сдвигает стекло и достает бутылку водки. Ставит на ленту и собирается снова запереть витрину.

– Мне весь «Абсолют», пожалуйста, – говорю я.

Кассир останавливается и смотрит на меня во все глаза. Ему должно быть немногим больше двадцати: все еще по-детски округлые щеки, кожа испещрена следами от прыщей.

– В каком смысле?

– Все бутылки водки «Абсолют».

Юноша растерянно смотрит на меня, густо краснеет и не отвечает.

Вздыхаю.

– Это супермаркет или музей?

– Эм… супермаркет, – бормочет он.

– В таком случае дайте мне, пожалуйста, все бутылки водки «Абсолют», которые стоят на витрине у вас за спиной. Их семь.

Мне всегда хорошо давалась математика. Это единственная похвала, которую я когда-либо слышала от своего отца.

Достаю из бумажника банковскую карту и кладу на ленту. После паузы кассир поворачивается ко мне спиной и вынимает из витрины бутылки, потом раскладывает их по двум большим пластиковым пакетам, которые, как он говорит, стоят по тридцать центов за штуку. Расплачиваюсь и ухожу. Мое «всего доброго» остается без ответа.

Дома я включаю повсюду свет. Одну бутылку водки ставлю на столик в гостиной, остальные семь – в морозилку, предварительно переложив все замороженные продукты в раковину.

Дэвид Боуи наблюдает за мной из угла. Глаза с вертикальными зрачками полны недоверия. Целую кота макушку и слышу в ответ вопросительное мяуканье.

– Слишком долго объяснять, мой мальчик.

Иду в ванную, где проглатываю две таблетки успокоительного и запиваю их большим стаканом воды. Потом возвращаюсь в гостиную. Опускаюсь на четвереньки и лезу за диван, чтобы снова включить колонки. Хозяйка квартиры их так и не забрала. Срываю желтое полотно с африканскими мотивами, которым накрыла неразобранные коробки с вещами, доставленные из Америки. Отталкиваю их в сторону одна за другой, пока не нахожу нужную. Она стоит в самом углу, тщательно упакованная со всех сторон. Сбоку, кроме красной наклейки с надписью «Осторожно, хрупкий груз», черным маркером выведена всего одна буква: «Ф». Отрываю ленту и склоняюсь над коробкой. Меня колотит дрожь, как при лихорадке. Несколько секунд стою, не смея прикоснуться, а затем медленно достаю покрытый наклейками футляр. Сажусь на диван и открываю его. Любовно поглаживаю дешевые блестки, а потом касаюсь букв, выгравированных на обратной стороне гитары. Они немного стерлись от старости, но их все еще можно разобрать.

Феникс.