Счастливая жизнь для осиротевших носочков

* * *

Анджела сидит на диване, обхватив руками кружку с чаем, от которой исходит пар. Спина у нее такая прямая, что напряжение чувствуется за километр.

– Значит, ты – Скарлетт Смит-Ривьер, – повторяет она в третий раз.

Киваю. Она сидит на противоположном конце дивана и смотрит на меня так, будто видит впервые, будто годы лжи превратили меня в незнакомку. Я вижу, что причинила ей боль. Я предала свою лучшую подругу, единственного кроме Алисы человека, который всегда меня поддерживал. Делаю глубокий вдох. Анджела могла встать и уйти, узнав про маскарад, невольным участником которого она стала. Могла захлопнуть дверь, больше не желая иметь со мной ничего общего. Но она осталась. Она заварила чай. Она села на диван. Возможно, еще не все потеряно.

– Та самая Скарлетт Смит-Ривьер, которая исполняла песню «Сестры»? Которая трагически погибла незадолго до того, как стала рок-легендой и посмертно получила десять «Грэмми»?

– Не десять, а четыре.

– А-а-а.

Анджела выглядит ошеломленной. Она открывает рот, словно хочет что-то сказать, но потом закрывает его и, нахмурившись, созерцает свой чай, словно пытаясь найти там ответы на тысячи вопросов, которые крутятся у нее в голове.

В прошлом я рассказывала Анджеле о том, что потеряла сестру, и заставила ее пообещать никогда больше не поднимать эту тему. Глядя на смесь непонимания и горя в черных глазах подруги, я понимаю: следовало довериться ей с самого начала.

– Но… Кто же такая Алиса? – спрашивает Анджела после молчания. – Это твое прозвище или у тебя действительно есть сестра?

Во дворе раздается пронзительный звон, возвещающий о конце перемены. Еще несколько секунд слышны шум и детские крики, а потом наступает тишина. Словно наяву вижу Алису: она бежит по пляжу, и ее хвостик качается из стороны в сторону.

– Да, у меня была сестра, ее звали Алиса и она действительно умерла. – Мой голос слегка дрожит.

Недоумение на лице Анджелы внезапно сменяется нежностью. Не говоря ни слова, она ставит кружку на столик, преодолевает расстояние между нами и берет мои руки в свои.

– Хорошо. Ты можешь все мне рассказать, – тихо говорит она со свойственной ей доброжелательностью.

Кивнув, делаю глоток чая, чтобы решиться. Потом опускаю взгляд на наши сцепленные руки и наконец рассказываю правду о том, что произошло в злополучном декабре 2012 года, когда я потеряла Алису, человека, которого я любила больше всех на свете.

Мой первый альбом вышел в конце июня. Гарри – менеджер, которого приставили ко мне Origin Records, – был полон энтузиазма. Мой сингл «Сестры» сразу же стал хитом. Он звучал из каждого утюга, и когда спустя считаные недели я колесила с туром по Америке, все вокруг уже машинально напевали его, принимая душ. Признаться, я очень смутно помню тот период. Чтобы справиться со стрессом, я много пила. Наверное, даже слишком много. Но я была уверена, что со мной все в порядке, и повторяла это Алисе, когда мне удавалось до нее дозвониться. Я собирала полные залы, но, несмотря на это, чувствовала себя как никогда одинокой.

Все изменилось после совершенно незначительного на первый взгляд происшествия. После нескольких недель гастролей я вернулась в Нью-Йорк совершенно измотанная. Гарри постоянно твердил, что, несмотря на успех, «взмах крыльев бабочки» может как сделать из меня легенду, так и погубить. Мол, прессе хватит любого пустячного события, чтобы раздуть сенсацию, которая либо увеличит мою популярность, либо заставит меня в одночасье исчезнуть.

Вернувшись домой, я продолжала пить. Сестре я говорила, что беспокоиться не о чем, что пью я только на вечеринках. Я не стала уточнять, что ходила по вечеринкам каждый вечер. Выпивка отвлекала меня от мыслей и помогала заснуть. В отличие от Алисы я всегда мучилась бессонницей.

После переезда в квартиру в районе Гринвич-Виллидж (что стало возможно благодаря гонорару, который я получила за альбом) каждое утро около половины первого я ходила в кофейню на углу моей улицы, где покупала бейгл и латте. Они напоминали мне еду из «Пляжного кафе» в Наррагансетте. Я ходила туда каждое утро, без исключений. Я никогда не любила правила, ограничения и обязательства, но, несмотря на это, рутина меня успокаивала – при условии, что я сама выбирала себе рутину. Проглотив на ходу бейгл, я около получаса гуляла в парке на Вашингтон-сквер, потом возвращалась домой и по большей части не делала ничего особенного. Играла на гитаре, развалившись на незаправленной постели и не вкладывая в игру ни грамма души, одержимая вопросом, который уже некоторое время не выходил у меня из головы: что теперь?