Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

Ему удалось заболтать караульного и нанести молниеносный удар по голове, от которого тот рухнул на месте. Фонарь теперь слепил его глаза, совсем еще детские, не успевшие повидать все красоты даже не всего мира, а тех земель, откуда он был родом. Кровь, лившаяся из зияющей на лбу раны, заливала ему лицо, и, видимо, это заставило его начать приходить в себя от удара. Заметив это, Омид стиснул зубы и, закрыв ладонью глаза юноши, изготовился для решающего удара.

Стараясь как можно быстрее убрать тело в кусты и замести следы борьбы, Омид действовал уверенно. Немного дрожали руки, но в целом экзамен он сдал на отлично. Судя по всему, путь был расчищен, но долго это не могло длиться, и он поспешил за девочкой. Она уже спала, чему он, конечно же, не удивился. Пытаясь не разбудить ее, бесшумно пробирался Омид к заветной лодке, время от времени шепотом — а по большей части в уме — приговаривая: «Вот и все, Малышка, сейчас уплывем отсюда, поплывем домой…»

Когда он проходил мимо надежно укрытого от взглядов трупа солдата, им овладело страшное, совершенно новое чувство. В отличие от всего, что он испытывал ранее, оно не оставляло шанса обратному ходу. Он словно физически ощущал те камни, которые ложились ему на душу, почти в самую ее середину, и которые никому не дано было убрать оттуда.

«А может быть мне удалось бы ему зубы заговорить или на жалость надавить, нащупав слабое место его тонкой натуры? Но ах! — вместо этого я нащупал рукоять ножа. Но даже после этого у меня был шанс поступить иначе…»

Что-то надломилось в Омиде. Видимо, те камни, что сдавливали его душу, что-то там сломали.

«А если бы я был на его месте, и вот так же молил о пощаде, со страхом в глазах, плотно зажатых ладонью моего убийцы, сквозь хрип взывая о помощи, обещая ничего ему не делать и дать ему уйти. Что бы я стал делать, когда моя душа отлетела бы от тела через разрезанное горло? Стал бы я делать все возможное, чтобы отомстить за его деяние? — думал он, продолжая приближаться к заветной лодке, своей предательской белизной пробивающей темноту. — Прости меня парень, если сможешь — прости меня!»

Аккуратно положив Малышку на брошенные на дно мешок, куртку и покрывало, Омид легко оттолкнул лодку от берега, предварительно бросив взгляд на литеру «К», шагнул в нее сам и взял в руки весло. Замерев в этой позе, он слушал, как нежно ласкали берег морские волны.

«Они такие же, как дома, такие же тихие и нежные. Они, наверное, везде одинаковые. Море — оно одно. Это мы, люди — мы все разные, каждый со своими изъянами и пороками, со своими грехами и ошибками, а море… Несите меня, волны, куда нужно!» — попросил он и уперся веслом в дно.

Бросив последний взгляд на берег, он жадно искал глазами то единственное место, куда он хотел бы вернуться, и точно бы вернулся, если бы можно было что-либо изменить, но человеческий глаз не так совершенен, как глаз кошки или орла, и теперь уже не только место, где было спрятано холодеющее тело, но и весь берег превратился в одно сплошное вытянутое темное пятно.

«Какой страшный день начинается! Какое страшное у него было начало! Вот я продолжаю свой путь, и через несколько часов я буду встречать рассвет, и все, кого я знаю, тоже будут его встречать. Все, но только не этот парень. Я оставил его в этой ночи. Для него нет завтра. Для него даже нет и сегодня! Я боюсь ложиться спать — видимо, я теперь всегда буду бояться спать, потому что он обязательно придет ко мне во сне, будет стоять рядом и смотреть на меня, вопрошая и недоумевая. И как я буду ему отвечать? «Ты стоял на пути к моей мечте, и мне необходимо было убить тебя», да? Так?»

Омид хотел рыдать в голос, хотел реветь, хотел орать что было мочи, но понимал, что тем самым он мгновенно выдаст себя раньше срока. Чарующее двухголосие, исходящее от литеры «К» и ласкавшее его слух, вдохновляя на подвиг, бесследно сменилось на последние слова его жертвы, набатом бьющие в башне его головы: «Уходи, я ничего тебе на сделаю, не убивай!..».

«Пусть я даже никому никогда в этом не признаюсь, но вы, Волны, и ты, Море, и ты, Небо, и ты, Луна, которая отвернулась от меня, чтобы помочь мне в моем бесчестии, знайте, что это не было необходимостью. Я просто не смог удержаться. Я оказался слабым, желая продемонстрировать свою силу. Я убил свою душу.»

Каким бы безрассудным и нереальным мог бы ни показаться план Омида, они все же чудом смогли заплыть в море. Он не надеялся, что будет в состоянии обогнуть береговую линию и доплыть до соседней страны на западе, да и не рискнул бы на такую авантюру в силу военного положения.

«Эти уж точно не заходят иметь конфликты с северными соседями и сразу выдадут меня», — был уверен Омид и решил повернуть на восток — по направлению к столице. Состояние девочки также не способствовало таким затяжным марш-броскам, и он понимал, что в любой момент может возникнуть необходимость вернуться на сушу и искать врачей. К сожалению, ему пришлось сделать это уже ближе к вечеру.