Счастливчик

Джонатан и не сдерживается. Едва дверь моей каюты закрывается за нашими спинами, он размахивается и швыряет несчастного робота об стену. Звон металла, по полу катятся мелкие детали. Жаль, прекрасный аппарат, может быть, удастся починить…

— Кто дал тебе право хозяйничать на моем корабле?

Моральный долг? Нет, ответ так себе.

— Никто не давал, — отвечаю правду.

— Верно. Никто не давал, — бушует капитан. — Никто не прикоснется к роботам на этом корабле. Ясно тебе? Никто.

Лицо красное, разъяренное, глаза неестественно выпучены. Это не напускной гнев, Роу действительно взбешен.

— Почему? — спрашиваю прямо. — Потому что эти вещи ассоциируются у вас с вашей покойной женой?

Я и раньше об этом подозревал, но излишне эмоциональная реакция капитана говорит сама за себя.

После этого, по сути, риторического вопроса на меня обрушивается пощечина. Не удар в челюсть, а именно пощечина. Как ребенку или как женщине. Вижу, как поднимается его рука, могу увернуться, могу перехватить своей левой, но стою и не дергаюсь.

Щеку обжигает, голова по инерции отклоняется в сторону, но я снова упрямо поворачиваюсь к капитану. Второго удара не последует — почему-то не сомневаюсь.

— Не говори о том, чего не знаешь, — шипит Роу, но уже не кричит.

— Не знаю, — признаю, — но догадываюсь.

Чтобы ни случилось с матерью Ди, очевидно, что она была механиком и отвечала не только за технику на этом судне, но и за порядок. Именно поэтому капитан так и не нанял постоянного механика — хотел сохранить это место за призраком.

Грудь Джонатана тяжело вздымается, мне кажется, он пытается взять себя в руки, но пока у него не выходит.

— Климат-контроль тоже твоя работа? — произносит как сплевывает.

— Моя. И да, мне никто не давал права, — мне бы заткнуться на этом, но не могу. — Вы правда думаете, что во имя памяти нужно издеваться над экипажем? Жить в грязи и в холоде? Вы что, любите призрак больше, чем собственных живых детей?

Лицо капитана больше не красное. Оно бледнеет, а голос падает едва ли не до шепота.

— Да как ты смеешь?

— Потому что никто не смеет сказать вам это в лицо… сколько? Год? Два?

Плевать, если Роу решит ударить меня еще раз, однажды кто-то должен был ему это высказать.

Когда погиб мой отец, Морган, любившая его больше жизни, не села оберегать его старые вещи, она подняла голову и пошла дальше. И за это я не только ее безмерно люблю, но и уважаю.

— Чтобы я больше не видел тебя до Альберы, — рука капитана поднимается снова, но на этот раз, чтобы упереть мне в грудь указательный палец. — И даже нос из каюты не высовывай. Иначе я за себя не отвечаю.

— Как скажете, — отвечаю равнодушно.

— "Как скажете, капитан", — поправляет Роу, напоминая мне о моем месте на корабле.

— Как скажете, капитан, — повторяю попугаем.

После чего Роу разворачивается и выходит из каюты.

Если бы автоматической дверью можно было хлопнуть, не сомневаюсь, он бы это сделал.

ГЛАВА 11

После того памятного побега в тринадцать лет, когда я умудрился сделать себе татуировку и сутки водить за нос дядюшкину охрану, Морган впервые меня по-настоящему наказала — на неделю посадила под домашний арест. Возможно, кто-то скажет: "Подумаешь, неделя, всего-то". Но для меня эти семь дней были настоящей пыткой. Более того, я на полном серьезе предпочел бы, чтобы меня пытали физически, чем заперли в четырех стенах.

Миранда была настолько зла и горела желанием меня проучить, что даже сообщила в школу, что я болен, и не отпускала меня на занятия. Домашний арест стал воистину домашним и не предполагал выход хотя бы во двор.

Что я только ни натворил в те бесконечные семь дней, чтобы не сойти с ума.

В первый день моей жертвой был выбран Хрящ, и кто бы меня ни убеждал, что он не собака, я решил его дрессировать. У циркачей же как-то получается. Вот только то ли дело было в том, что я не циркач, то ли в том, что дрессировку следует начинать с детства, а Хрящу было уже около десяти лет. А возможно, причина в том, что процесс обучения животного предполагает долгую и терпеливую работу. Словом, мой план с треском провалился к вечеру первого дня, потому как кот сбежал и поселился под ванной у Морган. Ни ласковый голос, ни предлагаемые вкусности эффекта не возымели, и мне пришлось сдаться. К тому же Миранда запретила откручивать ванну от пола.

Во второй день уволилась наша домработница. Кто знал, что, проиграв мне в шахматы свой десятилетний доход, она всерьез решит, что я буду требовать с нее выплаты? Бедняжка сбежала, не получив расчет. Мне было стыдно, но недолго.

В третий день я забрался на чердак, где заранее припрятал всякие "нужности", и собрал небольшую бомбу. Взрывать я ничего не собирался, начинил ее слабо — так, чисто для интереса. Поэтому снесло только небольшой угол крыши, а я сам лишился бровей и ресниц и заполучил на ближайшие сутки звон в ушах.