Счастливчик

Когда Джонатан влепил мне пощечину за слова о его жене, было немного больно, но не обидно ни капли. Когда позавчера я познакомился уже с его кулаком, физически было больнее, но морально по-прежнему нет — могу понять его реакцию. Сейчас… нет, особой физической боли я не испытал.

— Если я приказываю, ты должен исполнять, — Изабелла переходит на ультразвук. — Никогда. Слышишь? Никогда не смей не слушаться.

"Не слушаться"… Будто я ровесник Гая. Мамочка меня нашла и решила поучить дисциплине.

Губы сами собой растягиваются в усмешке, за что на меня обрушивается вторая пощечина. Эта сильнее, щеку обжигает.

— Не смей.

Очень хочется дотронуться до места удара, и, чтобы не поддаться соблазну, убираю руки в карманы брюк.

— Бей, — предлагаю, — еще бей, не стесняйся. Меня хорошо воспитали, я все равно не ударю тебя в ответ.

Изабелла замирает с уже занесенной рукой для третьей пощечины. Ее глаза пылают. Просто смотрю на нее — нечего ей сказать. Пусть бьет, выплеснет свою ярость, чтобы остальным не досталось.

Не знаю, что она читает в моем ответном взгляде, но глаза отводит, руку опускает.

— Ты наказан, — сообщает ровным, как у робота, голосом. — Покидать барак я тебе запрещаю. Ни одному, ни с Ниной. С Гаем — тем более.

Молчу.

Изабелла ждет ответа, а я молчу. Пусть ждет. В ноги ей, что ли бухнуться и молить о прощении? Я могу. Она явно была бы не против. Только устраивать цирк что-то не хочется.

Так и не дождавшись обещания впредь слушаться, Изабелла разворачивается и покидает комнату. В замочной скважине проворачивается ключ.

Только сейчас дотрагиваюсь до горящей щеки.

Вот и поговорили.

* * *

— Лакито, — кричит няня, она у нас новенькая, и у нее смешной акцент. Не знаю, откуда Эсме приехала, но разговаривает забавно. — Лакито, иди ужинать.

— Иду, — отзываюсь, а сам продолжаю разбирать тостер, который стащил из кухни пару часов назад, пока Эсме ставила противень в духовку.

Как выразился дядя Рикардо, когда увидел мою новую няню, у нее большая корма. Дядюшка любит вежливые оскорбления. Но размер "кормы" Эсме мне только на руку — женщина она на редкость неповоротливая, и я успеваю взять, что мне нужно, и прошмыгнуть в свою комнату за то время, пока она повернется.

— Лакито. Иди сюда немедленно, — голос няни становится недовольным.

— Уже иду, — кричу.

Если сейчас брошу, то потом ничего не получится. Сейчас присоединю вот этот проводок…

— Лакито, — дверь моей комнаты с грохотом распахивается. У меня чуть ли уши не закладывает.

— Я сейчас, — говорю, не поднимая глаз и не отрываясь от своего занятия. — Эй, — возмущаюсь, когда тостер вырывают у меня из рук.

— Я запретила тебе брать технику из кухни, — нависает надо мной Эсме, в одной руке отобранный прибор, вторая кулаком уперта в бок в том месте, где у других находится талия.

Запретила, тут она права.

— Новый не буду брать, — обещаю с честными глазами, — а этот верни, пожалуйста, он все равно уже испорчен.

— Ужинать, — рявкает Эсме, хватает меня за руку и силой поднимает с пола. — Я все расскажу твоей маме.

— А то она не знает, — бурчу обиженно, а потом пытаюсь вырваться, потому что больно. — Пусти.

— Сейчас ты пойдешь и поешь. А потом соберешь все как было, — и не думает отпускать, тащит вниз по лестнице.

— Больно, — воплю изо всех сил.

Шумовой эффект срабатывает, Эсме ослабляет хватку. Вырываюсь, запрыгиваю на перила и качусь вниз. Прыжок, кувырок, приземление.

Няня тоже спускается, торопится, от этого у нее на лбу выступает испарина, а лицо становится цветом со спелый томат.

— Ой, — наконец пугаюсь. А вдруг у Эсме здоровье слабое?

А в следующее мгновенье, мне на щеку обрушивается ее раскрытая ладонь. Удар настолько сильный, что не могу удержаться на ногах и падаю носом к ее пушистым леопардовым тапкам.

От боли выступают слезы. Часто моргаю, чтобы не разреветься, как девчонка.

Слышу хлопок над головой, похоже, будто кто-то громко хлопнул в ладоши. Становлюсь на четвереньки, потом усаживаюсь на пол и задираю голову — надо мной мертвенно бледная Эсме и Морган, перехватившая ее руку уже в полете для следующего удара. И когда успела войти?

Пальцы Миранды крепко сжаты и прямо-таки впиваются в мясистую руку няни. Наверно, синяки останутся…

— Лаки, встань, — командует Морган.

Быстро поднимаюсь на ноги. Шмыгаю носом.

Миранда выпускает руку Эсме и отряхивает ладонь о ладонь, будто потрогала что-то грязное.

— Вон, — произносит ледяным тоном. — Расчет получите завтра. Не волнуйтесь, все отработанные дни будут оплачены.

— А как же?.. — начинает няня и прерывается под пристальным взглядом Миранды, опускает голову. — Я поняла. Сейчас соберу вещи.

— И побыстрее, будьте любезны.

Эсме исчезает на лестнице, по-прежнему не поднимая головы. Смотрю ей вслед.

— Не надо было ее увольнять из-за меня, — говорю, — вдруг ей очень нужна эта работа.

Морган хмыкает над моей головой, потом присаживается на корточки, чтобы наши глаза были на одном уровне. Кладет ладони мне на плечи.

— Лаки, послушай меня, — говорит негромко (попробуй не послушай), — я уволила Эсме не из-за тебя, а потому что она превысила данные ей полномочия. Понимаешь, что это значит?