Счастливчик Лазарев

Кажется, только вчера было Восьмое марта — проклятый и самый волшебный день в жизни Женьки. Именно ей пришла в голову сумасшедшая мысль — пригласить на факультетский капустник Сашу Черных, певца-барда, кумира студенческих сборищ. Глупости, сказали девчонки, не придет. И правда, популярности его в университетских городах могла позавидовать иная кинозвезда, и конечно же, в дни праздников он был нарасхват. Но попытка — не пытка. Кто-то предложил выбрать самых интересных девчонок, послать к Саше как бы делегацию. Так и сделали: выбор пал на Женьку с Ольгой. Скинувшись, решили причесать их у лучших дамских мастеров, одеть, как на первый бал. Женька ликовала, что попала в эту миссию сирен — они с Ольгой с первого курса соперничали. Но причесывалась и расфуфыривалась лишь Ольга, а Женька надела шелковое платьице в обтяжечку, завязала волосы лентой — такая крестьяночка-пейзаночка, цветок-василек. Если Ольга со своим польским шиньоном — мамин подарок, — с перчатками по локоть была светская львица, то Женька — сама наивность, простота, светловолосая дикарка…

Саша, казалось, вовсе не видел тогда, не заметил Ольгу с ее напудренными плечами и светскими перчатками. Он разговаривал с одной Женькой и на концерте пел, как он сказал после, только для нее. Женька верила: весь концерт Саша смотрел ей в глаза, разыскав в переполненном зале. Он сказал тогда, что у него было ощущение, что все свои песни он сочинил для нее, как бы предчувствуя, что они встретятся… Огромный ворох цветов, — помнится, много было гвоздик и левкоев, — Саша отдал Женьке, а когда начались танцы, шептал ей, что она похожа на белую ласточку. От цветов, от Сашиного шепота Женька совсем ошалела и опомнилась лишь, когда они приехали к нему домой. Опомнившись, ужаснулась, но убежать, остановиться не хватило сил…

…Саша не проснулся, когда она вставала, и Женька долго смотрела ка красивое лицо с закрытыми глазами, лицо человека, которого еще вчера не знала. Что же случилось с ней? Счастье это или великая беда, и жизнь навсегда погублена? Она плакала, удивляясь, что не раскаивается, знала, эта ночь будет жить с ней, что бы ни произошло дальше.

В квартире Саши — на полочках, в шкафах, на специальных точеных подставочках — всюду расставлены дорогие безделушки: бронзовые козлики, русалки из мельхиора, северные божки, резанные из моржовой кости, раковины, чучела птичек — подарки за его песни, за концерты, за волшебную красоту голоса. Подарки, подарки…

Очень много подарков получал этот счастливый, красивый белокурый человек…

Саша все-таки проснулся, когда Женька уходила, и, не открывая глаз, попросил взять что-нибудь на память. Она выбрала японскую куклу-гейшу, которую звали Чио. Черные узкие глаза японочки смотрели на Женьку с грустным и мудрым всезнанием.

Они с Женькой сразу подружились и вместе стали ждать, когда Саша вспомнит их, позвонит. Но прошла неделя, другая, наконец пришло время, когда стало ясно, что надо идти в больницу. Она решила покончить с собой, но прежде ей хотелось увидеть его, услышать от него хоть два слова…

Она сказала матери, что на три дня уходит в турпоход, и, вернувшись из больницы, проплакала ночь напролет. Но никто, кроме японочки с грустными глазами, не узнал про эти слезы. Стало чуть пасмурнее на душе, меньше осталось тайн в мире божьем, и Женька поняла, что далеко не все Золушки делаются принцессами. В конце концов она обвинила во всем себя и чуточку гордилась даже, что не унизилась до жалоб, телефонных звонков, попрошайничества. Однако, встречаясь глазами с безмолвной, но беззаветно преданной Чио, она спрашивала: «А может быть, нас не забыли? Может быть, он уехал и скоро вернется?».

Кукла загадочно молчала. Она-то знала, не все Золушки делаются принцессами, но все надеются…

Нет, никуда он не уезжал, и позавчера Женька прочла в афише, что Саша будет петь на капустнике историков и филологов. Два дня прожила как в бреду, на что-то надеясь, и все-таки опоздала на концерт. С галерки увидела в первом ряду Ольгин шиньон, и когда вышла в холл, увидела их вместе. Саша оглянулся на Женьку и кивнул, как кивают человеку, которого едва узнают. Хотелось провалиться сквозь землю, убежать, но Женька решительно подошла к Аркадию Львовичу, знакомому аспиранту с филологического, и пригласила его танцевать. Напропалую кокетничая с умным до зеленой тоски филологом, Женька потребовала вина и действительно выпила чего-то. А когда филолог, изображавший из себя Пьера Безухова, отвозил ее домой, позволила гораздо больше, чем заслуживал этот набитый цитатами пентюх. Ей было все равно…

«А может, на самом деле умереть? — спросила себя Женька. — Отравиться. Или под поезд. Как Анна Каренина».