Счастливчики

— Занимай-ка лучше местечко и для меня сохрани, а я пойду узнаю, когда нам выступать. А где ваш брат, сеньорита?

— Должен быть где-то здесь, — сказала Беба.

— Но он не был на ужине.

— Не был, сказал, что болит голова. Обычное дело — чтобы привлечь к себе внимание.

— Голова тут ни при чем, — авторитетно заявил Мохнатый. — Наверняка ногу свело после тренировки.

— Не знаю, — сказала Беба презрительно. — Мама совсем его забаловала, вот он и капризничает, чтобы вокруг него побегали.

Однако это не было ни капризом, ни головной болью. Фелипе до темноты не выходил из каюты. Приходил отец, довольный, что в суровой борьбе удалось-таки переиграть противника, принял душ и снова ушел, потом зашла Беба и делала вид, будто ищет ноты, которых не оказалось в ее чемодане. Фелипе лежал на кровати и курил без удовольствия, чувствуя, как ночь опускается за иллюминатором. Все словно шло на убыль: бессвязные мысли расползались, сигарета казалась кисловатой и липкой, и даже судно при каждом покачивании будто все больше погружалось в воду. Повторив весь набор проклятий и оскорблений столько раз, что слова потеряли смысл, он впал в отвратительное состояние, которое то и дело прерывалось вспышками злобного удовольствия и самовлюбленности, и тогда он вскакивал с постели, смотрелся в зеркало и хватал рубашку в красно-желтую клетку, собираясь нарядиться в нее и выйти на палубу с вызывающим или совершенно равнодушным видом. Но тут же снова вспоминал, как ничтожно вел себя, и смотрел на свои безвольно опущенные руки, оказавшиеся неспособными разбить обидчику морду в кровь. Ни разу он не задался вопросом, а было ли у него на самом деле желание разбить обидчику морду в кровь; вместо этого он снова повторял весь набор оскорблений или же погружался в фантастические мечтания, в которых отважные поступки перемежались с выяснениями отношений на грани слез и заканчивались сладострастными видениями, от которых он томно потягивался, закуривал новую сигарету и начинал кружить по каюте, спрашивая себя, чего ради он торчит в четырех стенах, а не присоединяется к остальным, которые, должно быть, давно ужинают. Ждал он, что явится и мать, перепуганная, обеспокоенная, и ударит по нему пулеметной очередью вопросов. И снова лежа в постели, он все-таки признал, что кое в чем получил преимущество. «Он-то, наверное, в отчаянии», — подумал Фелипе, когда, наконец, начали находиться слова для выражения мыслей. Сама мысль, что Рауль мог прийти в отчаяние, была невероятной, однако наверняка так оно и было, он вышел из каюты с таким видом, будто отправлялся на верную смерть, белый, как бумага. «Белый, как бумага», — подумал Фелипе с удовлетворением. И сейчас, наверное, сидит один, кусает кулаки от злости. Нелегко было представить Рауля кусающим кулаки; всякий раз, как он пытался мысленно подвергнуть его какому-нибудь моральному унижению, ему виделось спокойное и чуть насмешливое лицо Рауля, вспоминался жест, каким он протягивал ему трубку или как он подходил, чтобы погладить его по волосам. А может, лежит-полеживает на постели и трубочку покуривает как ни в чем не бывало.