Счастливчики

Фелипе закрыл лицо руками и разрыдался. Он казался совсем маленьким, ребенок-переросток, которого обидели и он не может этого скрыть. Рауль уперся в поручни и, подтянувшись, перемахнул на верхние ступени. Из головы не шел синий орел, как будто о нем надо было помнить ежесекундно, чтобы сдержать подступавшую к горлу мерзость и добраться до каюты, не выблевав ее в коридоре. Синий орел, символ. Именно этот символ — орел. О трапе на корму он даже не вспомнил. Синий орел, ну конечно, вся мифология словно ужалась до дайджеста, достойного своего времени, орел и Зевс, ясно как день, символ, синий орел.

H

Еще раз, возможно, последний, но кто может это знать; здесь все неясно, Персио предчувствует, что час соединения планет уже пробил и обрядил кукол в соответствующие одежды. Желающий да узрит, и Персио, один, у себя в каюте или на палубе, дыша тяжело, видит, как в ночи прорисовываются куклы, поправляют парики и прерванный вечер продолжается. Свершилось, он достиг: самые темные слова каплями падают из его глаз, на мгновение застывают, дрожа, на губах. Он думает: «Хорхе», и это оборачивается огромной зеленой слезой, она катится вниз, миллиметр за миллиметром, запутывается в бороде и оседает горькой солью, которой не выплюнуть во веки веков. Ему уже не хочется провидеть корму: то, что там есть, откроется в другую ночь, другим людям, когда отворятся задраенные двери. На краткий миг в нем затеплилась тщеславная мысль, что он провидит, что всеобъемлет внутренним взором, и возникла смутная уверенность в том, что есть некий центр, из которого каждый разрозненный элемент может быть виден, точно спица колеса…