Счастливчики

— Ну вот, это еще больше утверждает меня в ощущении, которое сложилось раньше. За исключением Лусио, чье желание увидеть гейш и послушать звуки кото кажется мне вполне справедливым, все мы с легким сердцем променяли бы Империю Восходящего Солнца на чашечку кофе в буэнос-айресском кафе, где все двери свободно открыты на улицу. Противоречит ли одно другому? По сути — нет. Ни в коей мере. Лусио совершенно прав, когда советует посидеть тихонько, поскольку плата за эту пассивность очень высокая — кимоно, Фудзияма. And yet, and yet[42]…

— Вот тут годится то самое словечко, которое вы употребили раньше, — сказал Медрано.

— Так точно, то самое словечко. Речь идет не о дверях, дорогой Лусио, и не о глицидах. Возможно, корма — премерзкое место, где воняет дегтем и тюками с шерстью. И видно оттуда — то же самое, что мы видим с носовой палубы: море, море и одно только море. And yet…

— Итак, — сказал Медрано, — похоже, большинство пришло к согласию. И вы тоже? Хорошо, значит, единогласно. Теперь надо решить, следует ли говорить об этом остальным. Пока, мне кажется, лучше обойтись своими силами, включая Рестелли и Пресутти. Как говорится в подобных случаях, к чему тревожить женщин и детей.

— А возможно, не будет и причин для тревог, — сказал Лопес. — Однако хотел бы я знать, каким образом мы будем пробиваться на корму, если дело до этого дойдет.

— О, это проще простого, — сказал Рауль. — Коли вам так нравится играть в пиратов, держите.

Он открыл крышку ящика. В ящике лежали два револьвера тридцать восьмого калибра и пистолет тридцать второго калибра. И пять коробок с патронами, изготовленными в Роттердаме.

XXVI

— Hasdala, — сказал матрос, поднимая огромный щит без видимого усилия. Другой отозвался коротким «Sa» и закрепил конец щита гвоздем. Обрешетка для бассейна была почти готова, простое и прочное сооружение громоздилось посреди палубы. Пока один матрос прибивал последнюю доску, второй внутри разворачивал брезент и начал крепить его к краям ремнями с пряжками.

— И это у них называется бассейн, — посетовал Мохнатый. — Хоть бы прикрыли чем эту пакость, ни дать ни взять — лужа для свиней. А вы что скажете, дон Персио?

— Терпеть не могу открытые бассейны, — сказал Персио, — наглотаешься чужой перхоти.

— Оно конечно, но все равно здорово. Вы никогда не были в бассейне в Спортиво Барракас? Там воду дезинфицируют, и размеры у него олимпийские.

— Олимпийские размеры? Что это такое?

— Ну… размеры, как для олимпийских игр. Олимпийские размеры, так во всех газетах пишут. А тут, поглядите, что нагородили — одни доски да брезент внутри. Эмилио, он плавал в Европу два года назад, так вот он рассказывал, на их пароходе, в третьем классе, был бассейн — весь из зеленого мрамора. Знай я такое дело, я бы не поплыл, честное слово.

Персио смотрел на Атлантический океан. Берега уже не было видно, и «Малькольм» плыл по вдруг успокоившейся синей с металлическим отливом воде, на гребешках волн казавшейся почти черной. Только две чайки остались с ними, упорно цепляясь за мачту.

— До чего прожорливая тварь эти чайки, — сказал Мохнатый. — Только что гвозди не глотают. Мне нравится: увидят рыбу и пикируют на нее. Бедные рыбы, как они их долбят… Как вы думаете, повезет нам увидеть дофинов?

— Дельфинов? Очень может быть.

— Эмилио рассказывал, что они на пароходе все время видели тунцовые стаи и этих самых летающих рыб. А мы…

— Не расстраивайтесь, — душевно подбодрил его Персио. — Плавание только началось, первый день, укачало, все — иное… Потом вам понравится.

— А мне и так нравится. Узнаешь чего-то новое, правда же? Как на военной службе… Даже там, при той собачьей жизни, общий котел, муштра… Помню, раз мне такое варево дали, единственно съедобное в нем было — муха… А потом все-таки, глядишь, и пуговицу научился пришивать, и любую пакость съешь — не поморщишься. Совсем как тут, вам не кажется?