Счастливое Никогда. Уютное Нигде (СИ)

Но увидела только темный потолок со скользящими по нему сполохами каминного пламени.

- Где ты был раньше, Элиджар? - вопрос - выдох, одновременно с биением загнанного сердца - Где ты был раньше, где ты шлялся, когда я еще была глупой и умела любить?! Почему ты так опоздал?

Она разрыдалась. Грязно и отвратительно разрыдалась, как пьяная баба в дешевом кабаке. Меридит Брангдорская сейчас ревела коровой, не в силах унять слез.

Первый раз в жизни. Сердце плавилось и текло наружу сквозь глаза огненными каплями.

- ГДЕ? ТЫ? БЫЛ?

И, прижав к себе трясущееся, смятенное истерикой тело пары (теперь уже совершенно определенно - пары!), он ответил глухо и тяжело:

- В зверинце, Меридит. В Удаайпуре. Прости... я не хотел говорить.

Глава 19

Если вспоминать все до мельчайших подробностей, можно сойти с ума. И знаете, почему?

Нет, дело не в каких - то тайнах или ограниченных возможностях нашего разума, или в лени, или в страхе...

Дело в другом.

Воспоминания это не картинки, застрявшие в голове, как штопор в рассыхающейся винной пробке.

Воспоминания это стекло. Разбитые разноцветные части жизни, перемешанные между собой. А иногда перемолотые в труху... Иногда мы достаем их с полок и тщетно, долго, раня руки, пытаемся сопоставить в рисунок.

И выходит такой бред... Ну, или витраж.

Вот поэтому Элиджар, младший детеныш из последнего помета, один из выживших в тяжелую, засушливую пору, не любил воспоминаний.

Привыкший жить одним днем, рассчитывать только на себя и заботиться только о себе, теперь он искренне недоумевал, с чего это ему пришло в голову взять на себя ответственность за целое Королевство?

За женщину. За призраков этой женщины. За ребенка этой женщины.

С ума он спятил, что ли...

Какого то Горхатского сына он должен вытирать им всем сопли!

- Прости, Меридит. - шептал лимбрий, зарывшись лицом в теплые волосы - Прости. Прости меня.

Вот и не хотел он вспоминать ничего! Не хотел ни вспоминать, и даже пальцем бы не пошевелил ради кого - то другого, неблагодарное это занятие!

Меридит уже не рыдала. Закусив губы, зажав рукой рот, она зажмурила глаза и тряслась всем телом, как от студеного ветра. Если бы ей довелось стоять совсем голой в зимнем поле, она не дрожала бы так; просто ноги тонули б в снегу, да живот и грудь хлестал ветер.

- Хочу... кофе. - вдруг сказала она, сминая пальцами простынь - Большую кружку.

На "большой кружке" тон прозвучал ровнее, а дыхание перестало напоминать шторм.

- Хорошая идея. - кивнул оборотень - В самом деле! Давай кофе выпьем? Кофе с молоком и сахаром. И с булками. Пока кухарка спит, я сопру в кухне.

Он метнулся в кухню со скоростью ветра. Она хочет кофе. Значит, будет ей кофе! Горхатова задница, да он и из - под земли достал бы этот сраный кофе, если б его не было в доме!

Метнулся быстро и вернулся быстро. В спальню вошел, хихикая и скалясь. Поставив поднос прямо на смятую постель, потер ухо.

Меридит села, поджав под себя ноги и натянула покрывало по самые глаза.

- Что смеешься, кот?

Фыркнул в ответ:

- Кухарка не спала, оказывается... Прилепила полотенцем в ухо! Но я оправдался. Сказал, что это все для тебя.

Принцесса хихикнула и взяла тяжелую чашку. Запах кофе ударил в ноздри, вкус молока и ванили танцевал на языке и в горле, растопил, согрел душу.

- Что за зверинцы, Элиджар? - спросила она, откусывая от булки огромный кусок - Те шамые? Самые...

Лимбрий забрал у ней булку, разломил на мелкие куски и один из них закинул себе в рот.

- Те самые, да. Слышала о них?

Принцесса кивнула:

- Они же запрещены, вроде?

Лимбрий прожевал кусок мятного теста и растянулся на покрывале. Меридит, отставив кружку легла рядом и прижалась щекой к груди любовника. Девушке просто нравился стук его сердца - размеренный, живой и глухой.

- Запрещены, конфетка. Во всех частях Мейрда. Но на Востоке с этим попроще. Там на это иначе смотрят.

- Так ты с Востока?

- Не, - ответил он - Из Гортонских Лесов. С Юга.

...Он прикрыл глаза.

Потом разлепил губы, еще сладкие от сахара и шершавые от гари дыхания и принялся складывать витраж.

Младшему детенышу многодетной самки лимбрия исполнилось неполных десять лет, когда он ласковым пинком был выброшен из родного логова, дабы не досаждать матери нахлебничеством и своим присутствием.

Оно было, разумеется, правильно: нечего, нечего. Надо учиться охотиться, жить; а как ты научишься чему - то, если все время кто - то все делает за тебя и решает?

У особей Серебряных Лимбриев довольно долгий срок жизни и десять лет для самца - довольно мало, но так решила мать, которая до смерти не любила, когда кто - то плотно садился ей на шею.

Первые пару недель он почти голодал. Потом, сообразив что к чему, начал потихоньку приспосабливаться к окружающему его, недружелюбному миру.

В пищу шло все: дикие козы, домашний скот и (иногда, только иногда!) пастухи, его охраняющие.

Время от времени, юный хищник выходил на байраны (так называются села на Юге Мейрда), там пропитание было добыть труднее. Люди совершенно не были готовы делиться своей добычей со зверем.

Они не хотели делиться, а он не готов был голодать...