О.: Ну это просто связано с фиксацией моих полетов. Я это все фиксирую.
В.: У вас наверняка поездок было много за те годы, когда вы встречались с Березовским, правда?
О.: Ну знаете, в то время я на Березовского-то еще не работал. Я работал на Сороса и занимался научной работой, и я в основном тогда летал в Москву, а не в Лондон. Лондон появился после дела Литвиненко, потому что я тогда уже не имел права, никто из нас уже не мог на самом деле возвращаться в Россию после 2000 года. Но я не могу точно вам сказать, не проверив записи в моем календаре, было ли это именно до 13 апреля, и что произошло потом. Но если я написал здесь «13-е число», то, наверно, так и было.
В.: Но после этого вы часто еще приезжали в Лондон, когда встречались с Березовским, правда?
О.: Да, после того, как он приехал в Лондон. Потому что он приехал в Лондон ведь только, по-моему, в 2001 году, если я не ошибаюсь.
В.: Но в свидетельских показаниях вы говорите, что в течение первой половины 2000 года Березовский в основном проводил свое время за пределами России?
О.: Да, это правильно. Я редко его видел.
В.: Потому что он ездил много, да?
О.: Да, он много ездил, я много ездил, путешествовал. И мы жили абсолютно в разных как бы вселенных.
В.: В пункте 39 своих свидетельских показаний вы говорите, что господин Березовский говорил о том, что он приобрел долю акций в «алюминии», в алюминиевой промышленности в апреле 2000 года.
О.: Да. Я очень хорошо помню эту сцену. Мы поехали на выставку Сальвадора Дали в Лондоне. Мы пересекли мост, и он сказал, что на самом деле он не знает, что делать. Потому что они получили все, что хотели в связи с избранием Путина. Конкретно говорил о «Сибнефти», ОРТ, «алюминии». Он говорил: «Я чувствую себя недостаточно используемым, недоиспользую свой потенциал, может быть, доткомом заняться. Что это такое? Расскажи мне, что такое дотком».
В.: У вас так много было разговоров с Березовским за эти годы, что не может быть, чтобы вы помнили, что именно этот разговор был конкретно в тот день, 11 лет назад.
О.: Как я уже сказал, разговор можно поставить в некий конкретный контекст, где это произошло (я же вам сказал, разговор был на мосту рядом с выставкой Сальвадора Дали), и второе: это было в контексте прихода Путина к власти, проект Путина увенчался успехом. В этом контексте это говорилось — инаугурация была, по-моему, 1 или 3 мая — в общем-то установить даты легко.
В.: А вы помните, господин Березовский был рад, что Путин был переизбран?
О.: Да, конечно. Он считал, что это один из самых успешных его проектов — то, что Путин был избран.
В.: И в целом его жизнь устраивала?
О.: Да.
О.: Потому что 1 ноября 2000 года я содействовал приезду группы лиц, которые добивались получения статуса беженцев в Великобритании. Это была семья господина Литвиненко. До того как он сюда приехал, я содействовал проведению с ним интервью с представителем ЦРУ в американском посольстве в Анкаре. Об этом стало известно, и по итогам этого никакой разумный, нормальный, здоровый человек в Россию бы не стал возвращаться. Сорос меня выгнал с работы из-за этого, и это привело к резким изменениям в моей жизни.
В.: А почему Литвиненко хотел получить статус беженца?
О.: Литвиненко, как мы все знаем, был бывшим офицером ФСБ. Он был связан с Борисом еще в России. Несколько лет, простите, несколько месяцев просидел в тюрьме. Это длинная история.
В.: Не стоит рассказывать длинную историю.
О.: Я не буду вам сейчас этого рассказывать. Но если коротко, то сухой остаток такой, что Борис в Россию не возвращается, и ясно, что он поссорился с Путиным. Соответственно, он уже не сможет Литвиненко защищать. И было вполне естественное решение для Литвиненко бежать, потому что иначе он умер бы за пять лет до того, как он на самом деле умер.
В.: Вам задавали целый ряд вопросов относительно событий 7–8 декабря, и вы говорили о том, что это был памятный такой ужин с Березовским и Патаркацишвили. Вы говорили, что вы помните об этом по трем причинам. Первая причина — это то, что вы обсуждали «Телетраст».