Счастливые, как боги...

Аля встает резко, уходит. От дверей, обернувшись, говорит:

— Я в райздрав пойду жаловаться на вас.

В городе, в комнате девушек, в общежитии, вечеринка, день рождения городской Али. Три койки, посередине стол, накрытый для вечерники и уже наполовину разоренный. В тесноте танцуют под спокойную музыку. Володя танцует с Алей, собственно, топчется под музыку, двуми руками держа Алю за плечи. Девушка заглядывает ему в глаза. Потом щекой прижимается к Володиной щеке.

— Вы с Женей работаете? — спрашивает.

— С Женей.

— А раньше я не видела вас. Почему?

— Я недавно.

Опять она прижалась щекой. Потом говорит горячим шепотом:

— С вами хорошо танцевать. — И губами прикоснулась к Володиной щеке. И все смолкло. Выключились звуки. И мы слышим:

— А я морс не люблю.

— А что же ты любишь, Аленька?

— Больных люблю. Нет, не больных, конечно. Людей. Чтобы они не болели.

Потом пропадает комната, эти танцы, эти люди, мы видим ту сцепу па холме. Глазами Володи, то есть видим одну Алю.

— Я бы уд-дарила тебя…

— Ну и ударь, — слышим голос Володи.

— Ни-когда! Если мужчина бьет женщину, это подло. Но если женщина бьет мужчину, это… подло в квадрате. Стрекулятор.

Снова комната.

— Я сейчас, — говорит Володя и оставляет девушку.

Выходит в коридор, бежит по улице, вскакивает в автобус. Автобус увозит Володю в вечернюю улицу, где уже огни зажжены. Потом видим летящего из города Володю на мотоцикле. Мост через вечернюю Клязьму, аллея, автомобильные фары. Летит точечка светящаяся. Поля, леса, город Судогда, снова лесная дорога. Наконец мотоцикл влетает в Дорофеево.

Алины окна, как и все окна в деревне, черны.

Володя глушит мотор. Стучит в окно. Прислушивается. И тогда от пруда доносится пиликанье Алексея Ликинского. Снова стучит. Никакого ответа, но мы видим в высоком окне Алин силуэт. Володя снизу этого не видит.

— Аля! — несмело зовет Володя. Силуэт не шевелится.

— Аля! Это я, Володя.

— Я вижу.

Володя поднимается на носках, пытается дотянуться до высокого окна.

— Аля, пожалуйста, выйди, открой, пожалуйста, я из Владимира приехал.

— Зачем?

— Выйди, Аля.

— Я уже спать легла.

— Ну открой, ну выйди. Я поговорить приехал…

Молчание.

— Я поговорить должен, Аля.

— Говори.

— Ну ты что, ненормальная, что ли?

— Нормальная. Я иду спать.

— Аля… Аля…

Молчание. Володя поник весь, голову опустил. Последний раз в окно бросает:

— Я тебе окна сейчас побью.

Молчание. Володя возвращается к мотоциклу, садится возле на траву, прислонясь спиной к колесу. Не отзывается Аля. Пиликает Ликинский.

Вообще-то, конечно… Может быть, Аля и права, но лично мне кажется, я на се месте уже не устоял бы. Во всяком случае, вышел бы на минутку. Что тут такого, выйти к парню на одну минутку? Может, он сказать что-нибудь хочет? Может, он действительно… А может, у нее и сердца никакого нет? Может, она и думает только об одних старухах да об алкоголиках — лечить, лечить, лечить? Может, она сипим чулком хочет стать? Это же совершенно не в духе, не современно.

Но Аля и не думала ложиться в постель. Она стоит в рубашечке, прислонилась к оконному косяку, за шторку держится и то ли просто слушает грустное пиликанье Ликинского, то ли смотрит из-за шторы на Володин мотоцикл и на него, сидящего у колеса, то ли задумалась о чем-то, босиком стоит, в рубашечке коротенькой.

И вот Аля начинает одеваться. Надела халатик, набросила кофточку, тапочки надела, тихо прошла в первую комнату, тихо открыла дверь в сени, тихонько сошла по лестнице, осторожно отперла входную дверь, вышла на улицу, незаметная, присела на порожек крыльца. Посидела тихонько и позвала:

— Володя.

Володя вздрогнул. Смотрит — как будто Аля сидит. Встал, подошел, сел прямо на траву перед ногами Алиными. Смотрит на нее.

— Знаешь, зачем я приехал? — Володя спрашивает.

— Зачем?

— Вот, думаю, приеду, разбужу Алю, а ты выйдешь, на эту ступеньку сядешь, а я тут буду сидеть, на траве, и буду смотреть на тебя до утра.

— Красиво… если, конечно, сам придумал.

— Я не придумывал.

— А кто?

— Никто не придумывал.

— А я подумала, зачем-нибудь еще приехал.

— Зачем?

— Ну, зачем-нибудь.

— Извиняться, что ли?

— Не-ет, зачем извиняться?

— Я тогда не понял себя.

— Себя?

— Ну и тебя тоже.

— А теперь?

— Теперь понял.

— А я думала, знаешь, зачем ты приехал?

— Ну?

— Думала, ты покатать меня хочешь на мотоцикле.

— Да? А ты хочешь?

— Конечно. Я люблю.

Они разговаривают тихо, замедленно, как во сне. А тут вдруг вскочил Володя.

— Ну давай, поехали, — говорит он.

— Давай в другой раз.

— Когда?

— Когда хочешь… Завтра. — Володя, а ты пианино делаешь?

— М-мм, доски стругаю.

— Ну ладно. До свиданья.

— До свиданья, — шепотом отвечает Володя.

Аля уходит. Володя заводит мотоцикл и с бешеным ревом улетает из Дорофеева в Мызино, через тот холм.

Аля спит. Утренний свет проникает через окно, уже хорошо видно Алино лицо. И от соседей звонкий, великолепный петушиный крик: ку-ка-ре-ку-у-а. И еще раз, по-утреннему звонко и радостно. А справа теленок: мм-м-м-у-у. Ку-ка-ре-ку-у-а…