Счастливые люди

Как она несла его домой, ума не приложу? За что держала? за жабры, за хвост, за голову?

Рыбьи глаза выглядывали из миски, – поверьте, мне достаточно было увидеть их один раз! Не больше.

– Ай, какой красавец! – соседи кивали головами, умильно складывали руки, поздравляли бабушку с победой.

Тема рыбы витала в воздухе, сообщая разговорам утраченную двусмысленность. Взрослые переговаривались загадками и сентенциями.

Ведь раньше, оказывается, все было другое, – и карп, и голова, – вы помните, какая была голова у карпа? Она не помещалась в кастрюле.

Все-таки та, прошлая жизнь, была гораздо насыщенней, полней. Вам доводилось когда-нибудь нести зеркального карпа?

***

Пророк Элиягу кружил вокруг дома, принюхивался к запахам.

Пророк знал толк в фаршированной рыбе! Иногда он посматривал на наши окна, – там мелькали тени, – колдовали, размахивали руками, жестикулировали.

Позовут или не позовут, – думал он, поднимая ворот светлого плаща.

Одет он был не по-нашему легкомысленно, и восседающие на лавочке старухи с подозрением переглядывались, – не наш, по всему видать, не наш, – отмечали они, а в окно выглядывала раскрасневшаяся бабушка Роза, – после удачи с зеркальным карпом она помолодела, – какой карп, ай, какой карп, – бормотала она, ловко соскребая перламутровую рябь с рыбьего бока.

Иногда мне кажется, – мы утратили что-то важное.

Все вроде бы есть. Одна черствая булочка, одна морковь, две луковицы, одно яйцо, соль, перец, пучок петрушки.

Но чего-то не хватает. Соседей? Гостей? Бабушки Розы? Очереди у гастронома? Эмалированного таза, заполненного водой? Длинного стола, накрытого тяжелой, желтеющей на сгибах скатертью?

Запаха рыбы, дождя, земли?

Карпа, мне не хватает зеркального карпа, дорогие мои, – его сладковатой плоти, его плачущих глаз, его жертвенности и мудрости, его серебристого свечения там, в далеком доме моего детства.

Исполнение желаний

Да благослови Всевышний солнце и траву, цветы и деревья, и всякую живность, что произрастает меж ними, и прихрамывающую Верочку в ситцевом сарафане на широких лямках, в сарафане с огромным провисающим на безразмерной груди клетчатым карманом, в котором хранится ключ от входной двери, маленький потёртый кошелёк из кожзаменителя и парочка-другая сложенных вчетверо облигаций.

Да благослови Всевышний старую Веру и её слепую собаку Соню, обрюзгшую пинчериху в малиновой попонке, девицу с нравом вздорным и блудливым, и да благослови Господь роскошное малороссийское лето с отлетающим пухом одуванчиков и головокружительной сиренью, отцветающей, уже поблёкшей, но не утратившей пьянящего аромата, да благослови Господь наш маленький двор, – когда-то он был огромным, вместительным, с ближним палисадником и дальним, куда было запрещено категорически, – с беседкой, качелями и калиткой. Да благослови Господь Вадика Шаумяна из соседнего подъезда, умницу и красавца, а ещё непоседу и выдумщика Миху, с чернильными пятнами на остром носу и немытыми ушами, – как же рвалось и металось моё любвеобильное сердце, от вежливого отличника к мятому сорванцу, дышащему по утрам селёдкой, луком и чёрт знает чем ещё.

С Шаумяном было восторженно и страшновато, будто я опасалась ежеминутного разоблачения, из «хорошисток» норовила провалиться в троечницы, была забывчива и не особо аккуратна, а с Михой можно было гладить под партой ежа, искать клад на школьном пустыре, болтать глупости и корчить гадкие рожи.

Да благослови Господь скоромное и постное, горькое и кислое, сладкое и мучное, да благослови Господи жареные в прогорклом масле пирожки, с горохом и капустой, рисом и яйцом, а более всего с повидлом, с невероятным количеством повидла, от вкуса которого запершит в горле, а липкие следы украсят губы, щёки, и даже гольфы, натянутые измазанными пальцами, а ещё мороженное, за двадцать восемь и тринадцать, с шоколадом и без, на палочке и в вафельном стаканчике, сливочное и пломбир, купленное на сэкономленные копейки по дороге из школы, благослови Господи не вовремя разогретые супы и благополучно «незамеченную» записку на кухонном столе «котлеты в хол-ке. Мама»

Да благослови Господь тоскливые сумерки у окна и монотонные дожди, и тесное подмышками школьное платье, и последнюю конфету из шоколадного набора, съеденную тайно, со сладостным ощущением греховности и неминуемой расплаты. И вечера, когда зажигается свет и все дома. И «кинопанорама», а завтра воскресенье. Или каникулы.

Да благослови Господи муки неразделённой любви, – к очаровательной юной женщине, похожей на русалку, с перламутром губ и пальцев, H2O и CO2, и много-много непонятных формул, и это грешное, запретное, непроговариваемое, – благослови Господь сонеты Шекспира, переписанные от руки ученическим почерком, и маленькие голубые конверты, вспоротые дрожащей рукой, и её силуэт в далёком окне, и невозможность прикосновения, и запах её кожи, волос, и голос её, такой невыразимо-грудной. Благослови Господи изнурительную нежность, головокружительную нежность на краю пропасти, весь этот стыдный юношеский бред, от которого сухо в гортани и тесно в груди.