Счастливые привидения

Итак, Карлотта сидела впереди, немного наклонившись, и разговаривала со мной, не поворачивая головы. Всем тотчас стало ясно, что между нами liaison[49], правда, неясно, насколько dangereuse[50]. Ведь мы были на глазах всего мира — во всяком случае, ее мира — и она разговаривала со мной, не поворачивая головы, торопливо, но твердо выговаривая слова.

— Что ты думаешь о Люке?

Карлотта пытливо смотрела на меня глазами цвета морской волны.

— Он невероятно очарователен, — сказал я, не в силах забыть о множестве лиц в зале.

— Да, это так! — отозвалась она скучным гулким голосом, каким обычно говорила о серьезных вещах, голосом, звучавшим, словно металлический перезвон со странными далеко расходящимися вибрациями. — Думаешь, он будет счастлив?

— Будет счастлив?! — воскликнул я. — Что значит «будет»? Ты о чем?

— Со мной, — сказала она, коротко хихикнув, словно школьница, и глядя на меня робко, озорно и со страхом.

— Если ты сделаешь его счастливым, — небрежно произнес я.

— Как сделать?

Она произнесла это искренне, ровно, звучным голосом. Вечно она так, толкает меня дальше, чем я хочу заходить.

— Наверно, тебе самой надо стать счастливой, и ты должна знать, что счастлива. Тогда скажешь ему, что ты счастлива, скажешь, что он тоже счастлив, и он будет счастлив.

— Надо действовать именно так? — торопливо переспросила она. — Не иначе?

Я знал, что хмурюсь, глядя на нее, и она это видела.

— Наверно, нет, — ответил я резко. — Сам он ни за что не додумается.

— Откуда тебе известно? — спросила она, словно это было тайной.

— Не известно. Мне так кажется.

— Тебе кажется, — отозвалась она печальным чистым монотонным эхом, звучавшим как металл — она приняла решение. Мне нравилось в ней то, что она никогда не бубнила и не шептала. Но тогда, в этом чертовом театре, я мечтал, чтобы она оставила меня в покое.

На ней были изумруды, сверкавшие на белоснежной коже, и, всматриваясь в зал, она была похожа на гадалку, всматривавшуюся в стеклянный шар. Один Бог знает, видела ли она сверкание лиц и манишек. Я же понимал, что я — санкюлот, и не быть мне королем, пока тут носят короткие штаны.

— Мне пришлось немало потрудиться, чтобы стать его женой, — проговорила она быстро и четко, на низких тонах.

— Почему?

— Он очень любил меня. И сейчас любит! Но считает, что ему не везет…

— Не везет? В картах или в любви? — с иронией переспросил я.

— И в том, и в другом, — коротко ответила Карлотта, но с неожиданной холодностью и злостью из-за моего легкомыслия. — Это у них семейное.

— Что ты ему сказала? — спросил я с натугой, у меня вдруг стало тяжело на сердце.

— Я обещала, что буду везучей за двоих. А через две недели объявили войну.

— Ну, конечно! Не повезло не только тебе, всем не повезло.

— Да!

Мы помолчали.

— Его семья считается невезучей?

— Бортов? Ужасно невезучей. Она такая и есть.

Наступил антракт, и дверь ложи отворилась. Карлотта умела быстро ориентироваться и всегда держала ухо востро, так что ее не могли смутить изменившиеся обстоятельства. Она встала, словно первая красавица — а ведь она не была ею и не могла быть, — чтобы перемолвиться несколькими словами с леди Перт, и исчезла, не представив меня.

Карлотта и лорд Латкилл приехали к нам, когда мы жили в Дербишире, годом позже. Он получил отпуск. Она ждала ребенка, медленно двигалась и казалась подавленной. Рассеянный и, как всегда, очаровательный, лорд Латкилл рассказывал о Дербишире и об истории свинцовых рудников. Однако они оба как будто потерялись во времени.

В последний раз я видел их после войны, когда покидал Англию. Они обедали вдвоем, если не считать меня. Он все еще выглядел измученным, так как во время войны получил ранение в горло. Однако сказал, что скоро поправится. В его тягучем прекрасном голосе теперь звучала хрипотца. Бархатные глаза ввалились, но смотрели твердо, хотя в их глубине угнездилась усталость, пустота.

Я еще больше, чем прежде, мучился от нищеты и тоже чувствовал усталость. Карлотта воевала с его молчаливой опустошенностью. Едва началась война, печаль во взгляде ее мужа стала заметнее, а до поры, до времени не проявлявший себя страх превратился почти в мономанию. Карлотта все больше падала духом и теряла красоту.

У Карлотты родились близнецы. После обеда мы отправились в детскую взглянуть на малышей. У обоих мальчиков были прекрасные темные, как у отца, волосы.

Лорд Латкилл вынул изо рта сигару и наклонился над кроватками. Смуглолицая преданная няня отошла в сторону. Карлотта поглядела на детей; но еще беспомощнее она поглядела на мужа.

— Хорошенькие детишки! Очень хорошенькие, правда, няня? — смягчив голос, произнес я.

— Да, сэр, — тотчас откликнулась няня. — Красивые дети!

— Ты мог когда-нибудь представить, что у меня родятся близнецы, вот такие два озорника? — спросила, глядя на меня, Карлотта.

— Никогда.

— Пусть Люк скажет, это невезение или неумение? — проговорила она, хихикнув, как школьница, и с опаской поглядела на мужа.