Счастливые привидения

Полин умела зарабатывать деньги. Ее отец состоял консулом на дипломатической службе на Востоке и в Неаполе и был азартным собирателем красивых и необычных вещей. Когда он умер, вскоре после рождения своего внука Генри, его коллекция сокровищ перешла к дочери. И Полин, у которой была настоящая страсть ко всему прекрасному и дар разбираться в прекрасных вещах, в их текстуре, форме, цвете, превратила отцовское собрание в основу своего богатства. Она продолжала собирать, покупая, когда подворачивалась возможность, и продавая некоторые вещицы любителям и музеям. Одной из первых она стала продавать музеям старинные причудливые африканские фигурки и резную слоновую кость из Новой Гвинеи. Стоило ей увидеть картины Ренуара, она тут же начала скупать их. А Руссо не покупала. Да, она сама составила свое состояние.

После смерти мужа она больше не захотела выходить замуж. Если у нее и были любовники, то никто о них не знал. Скорее всего, они не принадлежали к кругу мужчин, обожавших ее, восторженно и открыто ее боготворивших. Для этих поклонников она была «другом».

Сесилия потихоньку оделась, свернула плед и скользнула по лестнице вниз. Спускаясь, она услыхала звучный голос:

— Я закончила, Сисс!

Это означало, что прекрасная дама, приняв солнечную ванну, возвращается в дом. Голос у нее был молодой, звонкий, идеально гармоничный и сдержанный. Совсем не такой, каким она разговаривала сама с собой. Тот больше походил на старушечий.

Сесилия поспешила под вязы, где стоял шезлонг и лежали изысканные ковры. Все, что принадлежало Полин, было высшего качества, вплоть до соломенной циновки. От высоких вязов уже падали длинные тени. Лишь в один угол, где в беспорядке ковры лежали, еще проникали солнечные лучи, и там было жарко.

Свернув ковры и убрав шезлонг, Сесилия нагнулась, чтобы взглянуть на пасть водостока в углу, который был прикрыт кирпичами и почти незаметен под толстым покровом из плюща. Если Полин лежала рядом, лицом к стене, она говорила прямо в трубу. Сесилии стало легче. Она в самом деле слышала мысли своей тетушки, и ничего сверхъестественного в этом не было.

В тот вечер, будто о чем-то догадавшись, Полин ушла к себе раньше обычного, хотя выглядела, как всегда, спокойной и несколько загадочной. Выпив кофе, она сразу же сказала Роберту и Сисс:

— Что-то хочется спать. Наверное, из-за солнца. Я сегодня, как пчела, разомлевшая на солнце. Если не возражаете, я лягу. А вы посидите, поболтайте.

Сесилия бросила быстрый взгляд на кузена.

— Наверно, ты предпочитаешь побыть один?

— Нет-нет. Составь мне компанию, если тебе со мной не скучно.

Окно было открыто, и в гостиную доносились уханье филина и аромат жимолости. Роберт молча курил. От неподвижного, довольно-таки коренастого тела исходило отчаяние. Он был похож на кариатиду с неподъемной тяжестью на плечах.

— Помнишь кузена Генри? — вдруг спросила Сесилия.

Роберт удивленно посмотрел на нее.

— Да, и очень хорошо.

— Каким он был? — спросила Сесилия, глядя в полные тайной тоски глаза, в которых читала убийственную неуверенность в себе.

— О, он был очень красивым, высоким, с ярким цветом лица, с мягкими каштановыми волосами, как у мамы. — У Полин, кстати, волосы были седыми. — Его очень любили женщины, и на танцах он был нарасхват.

— А какой у него был характер?

— О, добрый, веселый. Ему нравилось приятно проводить время. Он был живым, деятельным, умным, как мама, и душой любой компании.

— Он любил маму?

— Очень. Она тоже любила его — сильнее, чем меня, это так. Он гораздо больше соответствовал ее представлению о настоящем мужчине.

— Почему?

— Высокий — красивый — обаятельный, к тому же, душа компании — и еще, насколько я теперь понимаю, очень успешный юрист. Боюсь, ничего этого нельзя сказать обо мне.

Сисс внимательно посмотрела на него ореховыми глазами, в которых отражалось неспешное движение мысли. Она понимала, что он страдает, несмотря на маску безразличия, которой он всегда прикрывался.

— Думаешь, он был лучше тебя?

Роберт сидел, не поднимая головы. Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил:

— Моя жизнь точно не удалась.

Сесилия помедлила немного, но все же осмелилась спросить:

— И тебе все равно?

Он не ответил, и у нее упало сердце.

— Понимаешь, я тоже боюсь, что моя жизнь не удалась. Но мне это больше не нравится. Я хочу жить.

Она видела, как задрожала его белая холеная рука.

— Полагаю, — сказал он, не глядя на нее, — на бунт мы обычно решаемся слишком поздно.

Странно было слышать от него про бунт.

— Роберт, я тебе нравлюсь?

От нее не укрылось, что его белое, никогда не меняющееся лицо посерело.

— Ты мне очень нравишься, — прошептал он.

— Поцелуй меня. Меня еще никто не целовал, — взволнованно произнесла Сесилия.

Роберт обернулся к ней, и в его глазах она заметила страх и, как ни странно, высокомерие. Потом он встал, бесшумно подошел к ней и нежно поцеловал в щеку.

— Сисс, мне ужасно стыдно! — тихо проговорил он.

Тогда она схватила его руку и прижала ее к своей груди.

— Пойдем в сад, посидим там, — едва решилась прошептать она. — Пойдем?

— А как же мама?