Счастливые (сборник)

– Ой, я куда-то уплываю…

Шурик открыл дверь именно в этот момент, и ему показалось, что Валерия ему что-то говорит.

– Привет, Лерик! – бодро произнес Шурик, но Валерия ему ничего не ответила. Она смотрела в его сторону расширенными глазами, а малиново-розовые губы сложены были небольшой буквой «О».

Он так никогда и не узнал, видела она его в последнюю свою минуту или увидела что-то иное, гораздо более удивительное…

57

Откуда-то появились трое литовцев – две безвозрастные, но по-деревенски румяные женщины и розовый тонкокожий старичок с пластмассовыми зубами.

Пришли, когда Шурик сидел один в комнате Валерии, через двое суток после ее смерти, тупо смотрел на ее прикроватный столик, уставленный флакончиками разноцветного лака и тюбиками с кремами, и ждал подругу Валерии Соню по прозвищу Чингисхан, чтобы найти один документ, без которого похороны стали бы еще более сложными: это была бумага из кладбищенской конторы на владение могильным участком, где похоронен был отец Валерии.

И вот вместо ожидаемой Сони пришли незнакомые трое, почти иностранцы, потому что по-русски говорил только старичок, и он назвал свое имя тихо и неразборчиво, потом указал на женщин: это Филомена и Иоанна.

– Вы друг Валерии, она мне про вас говорила, – сказал старичок, подсасывая слабо посаженные зубы. И тогда Шурик догадался, что старичок этот – католический священник, к которому Валерия когда-то ездила в Литву, в лесные глубинные края, где он поселился после десяти лет лагерей.

«Доменик», – вспомнил Шурик имя патера. Сидел как литовский националист. И еще Валерия говорила, что он очень образованный человек, учился в Ватикане, потом еще миссионерствовал где-то на Востоке, чуть ли не в Индокитае, говорит по-китайски и по-малайски, в Литву же вернулся незадолго до войны…

– Проходите, пожалуйста… Как же вы узнали?

Он улыбнулся:

– Самое трудное – последние двенадцать километров, пешком до хутора. Позвонить из Москвы в Вильнюс – всего три минуты. Одна наша литовка позвонила. Те звонили в Шяуляй и так дале…

Говорил он медленно, подыскивая слова, и тем временем снял крестьянскую тужурку, вязаную кофту, помог раздеться спутницам, открыл саквояж и вынул из него что-то белое в целлофановом пакете. Он двигался очень осознанно и устремленно, Шурик – замедленно и растерянно.

– Мы приехали для прощания. Эта дверь имеет замок, да? Мы будем служить мессу для прощания с Валерией. Да?

– А можно прямо дома? – удивился Шурик.

– Можно везде. В тюрьме, в камере, на лесоповале можно. В красном уголке с Лениным один раз было можно. – И он засмеялся и поднял вверх ладони, и посмотрел в потолок. – Что нам мешает?

Снова зачирикал звонок, проведенный когда-то Шуриком прямо в комнату.

– Это подруга Валерии, – предупредил Шурик и пошел открывать.

Литовки, которые все молчали, что-то зашептали патеру, но он сделал неопределенный жест, и они замолчали. Вошли Шурик с Соней.

– Это Соня, подруга Валерии. Доменик… – Шурик замялся… – Как правильно сказать – отец Доменик?

– Лучше сказать «брат». Брат Доменик… – Улыбался он хорошо, очень по-дружески.

– Так вы Валерии брат? – обрадовалась Соня.

– В каком-то смысле – да.

Литовки смотрели исключительно в пол, но если от пола и отрывали глаза, то друг на друга. Шурик вдруг почувствовал, что эти трое существуют как один организм, понимают друг друга, как одна нога понимает другую при беге или при прыжке…

– Валерия была наша сестра, скажем так, и мы приехали с ней попрощаться, служить здесь мессу. Вас это не пугает? Вы можете не быть тут, а можете быть. Как вы хотите. Но я прошу вас только не говорить другим людям.

– Можно я побуду? Если вам не помешает… только я не католичка, я русская… – Соня даже вспотела от волнения.

– Не вижу препятствия, – кивнул патер и снова полез в саквояж.

– Давайте я чай сначала сделаю. Еда есть всякая… У Валерии всегда полный холодильник… – предложил Шурик.

– Потом будем есть. Сначала сделаем мессу. – И он вынул из пакета белый халат с капюшоном, подпоясался тонкой веревочкой и надел на шею узкую золотистую тряпочку. Это было облачение доминиканца – хабит и стола. Женщины надели на головы какие-то чепчики с белыми отворотами. И в одно мгновение из простых, крестьянского вида людей превратились в особенных, значительных, и акцент их обозначал уже не то, что они приехали из провинциальной Литвы, а, напротив, из какого-то небесного мира, и по-русски они говорят как будто сверху вниз, снисходя к здешней бедности…

– Вот эта тумбочка нам годится. Снимите с нее все. – Шурик заторопился снять все Валериины игрушки, переложил на подоконник. Патер бросил быстрый взгляд, из-за кучки флаконов извлек костяное распятие, взял в руку, поднес к окну: оно имело странный розовый оттенок, и особенно розовели ноги Спасителя. Он не догадался, что от губной помады…

Задернули шторы, заперли дверь и зажгли свечи. На тумбочке лежало распятие, стояла чаша и стеклянное блюдечко.