Счастливые (сборник)

Боже! Как не догадалась она раньше! Он хуже, в сто раз хуже, чем подлец Гнездовский или предатель Асламазян, потому что он-то прекрасно знает, что ее здоровье и сама жизнь зависят от него! Так почему же он ходил к ней только после того, как она пыталась уйти из жизни? Какая жестокость! А может, он просто сумасшедший, и ему, чтобы любить ее, надо ощущать, что ее жизнь в опасности?

Нет, теперь она прозрела, и эти черные карандашные кресты все объяснили ей: она не даст больше ему распоряжаться ее жизнью. Она отбросила книжечку, встала, подошла к окну, отодвинула плотную портьеру, и комната озарилась белым ртутным светом. Полная луна стояла прямо против окна, как будто ожидая, пока отодвинется портьера.

Металлические предметы, лежащие на столе, вовсе не видные в слабом свете лампы, сверкнули: серебряная ложка для закрутки лепестков, болванка, изогнутый ножик и другой, любимый, с треугольным остро заточенным лезвием, для резки накрахмаленной ткани.

«Ну конечно, вот он, знак», – сказала себе Светлана и положила нож в сумочку. Он точно лег на дно, сантиметр в сантиметр, как в ножны. А книжечка осталась лежать на столе.

Шурик не знал о существовании книжечки, однако у него был внутри какой-то механизм, реагирующий на оттенки ее голоса, особенности речи, которая вдруг замедлялась и повисала в воздухе… и пахло очередной суицидной попыткой. Этот механизм сообщал ему, что пора навестить Светлану. Он тянул, откладывал, а потом она звала его для какой-то хозяйственной помощи, и в голосе ее звучали мольба, угроза и предупреждение, и тут уж он мчался и безотказно выполнял несложный мужской долг. Но в этот день он был очень занят.

Утром следующего дня Светлана стояла на своем наблюдательном пункте.

Шурик вышел из подъезда в половине первого, пошел как будто к автобусной остановке, но, автобуса не дождавшись, проголосовал проходящей машине и сел в нее.

«Без портфеля, – отметила Светлана. – Наверное, поехал работу брать. Когда сдавать, он с портфелем. Значит, скоро вернется».

Никакого детально разработанного плана у нее не было. Было голое и мощное намерение. А Шурик ехал в «Шереметьево». Полтора часа он ходил по огромному холлу, смотрел на большое табло, где возникали и исчезали названия городов, и трудно было поверить, что они действительно существуют – Каир, Лондон, Женева. Наконец появился Париж. Он был такой же мираж, как все остальные, но про него было известно, что там жила когда-то бабушка. Так что он действительно существовал. И вот теперь оттуда должна была появиться Лиля. Именно из Парижа. Почему из Парижа? Какая-то неявная ниточка пролегла, но дергать за нее Шурик не стал: слишком был взволнован и переполнен неопределенными ожиданиями. Потом объявили, что самолет из Парижа приземлился, а немного погодя объявили, с какой стороны следует встречать пассажиров, и он пошел туда, где из стеклянного проема выходили французские туристы. Их встречали интуристовские гиды, и в проеме была какая-то клубящаяся суматоха, и громкие французские восклицания, и он боялся, что не найдет среди всего этого Лили. Или не узнает ее. И, пока он таращился, крутя голову, кто-то дернул его за рукав. Он обернулся. Перед ним стояла маленькая чужая женщина, очень загорелая, с длинными и пышными, почти африканскими волосами. Она улыбнулась мартышечьей улыбкой, и из нее, как бабочка из куколки, выпорхнула Лилька, и чужая женщина в то же мгновенье перестала существовать.

Лилька немного подпрыгнула и повисла у него на шее, и это был самый легкий женский вес, те же тонкие косточки, маленькие руки. Прикосновение вернуло его молниеносно в то самое время, чуть ли не в тот же день, когда они здесь же, в «Шереметьево», прощались навеки-навеки, смертельно навсегда.

– Господи Боже мой! В жизни не узнала бы!

– А я бы из миллиона узнал, – пробормотал Шурик.

И они принялись произносить слова, которые не имели никакого отношения к происходящему, но наполняли воздух вокруг них, изменяли его состав и создавали голосовое облако живого воспоминания.

К ним приставали таксисты, спрашивали, не надо ли отвезти, но они не слышали, продолжая произнесение связующих слов и радуясь друг другу.

Потом Шурик подхватил чемодан и неудобную коробку с ненадежно подклеенными пленкой ручками, а Лиля пыталась подцепить ее сбоку, что-то щебеча о своей сумасшедшей соседке Туське, которая заставила ее тащить эту дурацкую коробку из Иерусалима в Париж, из Парижа в Москву, и, слава Богу, хоть в Токио не надо ее тащить, какая это глупость, что согласилась, но у соседки сын погиб в армии, единственный сын, и она немного помешалась, сидит, вяжет и распускает, как Пенелопа, и смотреть на нее горестно, а ручки оторвались еще в Лоте, в аэропорту Бен-Гурион, и она с этой коробкой еще там горя хлебнула.

Они уселись в машину, но как-то нескладно – Лиля с коробкой на заднее сиденье, а Шурик – рядом с водителем, и всю дорогу, обернувшись к Лиле, он смотрел на нее, и что-то в ее внешности ему мешало, но он не мог определить. Было одно какое-то неправильное изменение.