Счастливые слезы Марианны

Прощайте, парни,
полуночники шальные,
как мы шумели
в года иные,
пришла пора
с местами милыми
проститься
и заглянуть
в последний раз
в родные лица…

«Прощайся, прощайся, — зло подумал Блас. — Пошумела в года иные, вот и пришла пора с местами милыми проститься!»

— Тебе нравятся аргентинские песни? — вкрадчиво спросила она, закуривая сигарету.

— Нравятся… Но больше кубинские…

— Что в них хорошего? — Хуанита Толедо презрительно скривила губы. — Все чувства наружу!

Она стала подпевать неведомому певцу. Душещипательное танго прощания на заигранной пластинке волновало ее. У нее не было почти никакого слуха. Бласу показалось, что из ее горла вырывается противное кошачье мяуканье.

Прощайте, парни,
покидать мне вас
так горько,
да только с подлой
судьбой поспорь-ка,
навек прощаюсь я
с моей ватагой шалой,
душе усталой
утешенья нет…

«Действительно, шалая у тебя ватага, — продолжал ерничать про себя Блас. — И как ни горько тебе ее покидать, а уж придется! Будет сейчас твоей душе утешение!»

— Так о каком деле, чико, ты хотел со мной поговорить?

— Понимаете, донья Хуанита, мой друг в Мехико, он кубинец, попросил меня навестить одну могилу на кладбище «Колон» и установить на ней памятник…

А в памяти — зарницы,
видений вереницы,
прекрасные страницы
неповторимых лет,
и там моей старушке
всегда есть место,
и там моя невеста,
ее улыбки свет.
Всех краше и невинней,
прекраснее богини,
пресытившись любовью,
я отдал сердце ей,
но отнял Бог ревнивый
ее нежданно,
и слезы непрестанно
я лью по ней!..

— Кубинец? Эмигрант? — насторожилась бдительная революционерка, отхлебнув рома. — Почему он сам не приедет? Сейчас многим из гуманных соображений и в соответствии с правами человека позволяется приезжать на Кубу для общения с родственниками…

— Единственная его родственница — умершая мать. Он боится, что его не пустят к ней…

— Он «гусано»? Преступник?..

Суров Судья Всевышний,
и спорить с ним излишне.
Его законы святы,
на том я и стою,
меня Он обездолил
своею Волей,
взяв матушку на небо
и милую мою…

— Я не знаю, преступник ли он? Представьте, одна негодяйка написала на него донос, что он якобы… Ну, в общем, гнусность.

— Что он якобы кто? — Хуанита тряхнула головой, прогоняя дурман опьянения. — Говори, чико.

— Что он якобы «марикон»! Его выселили с матерью из дома, мать не вынесла позора и умерла… Вот он и хочет поставить ей памятник…

Хуанита протрезвела. Она уронила на мраморный пол пустой бокал, который со звоном разлетелся и, чуть покачиваясь в кресле, уставилась на Бласа.

Я чистыми слезами
сейчас прощаюсь с вами,
не забывайте, парни,
того, кто любит вас,
и кланяюсь я в ноги
вам на пороге
и вас благословляю
в последний раз.

— Как его зовут? — дрожащим голосом спросила Хуанита.

— Алехандро…

— Эскаланте! — вскрикнула она и хищно ощерилась. — Так пусть он приезжает! Я сделаю ему специальное приглашение! И сама его встречу в аэропорту «Хосе Марти»! Никаких проблем!

— А он уже здесь! — наливаясь злобой, тихо сказал Блас, снимая темные очки. — Я и есть Алехандро Эскаланте.

Хуанита смертельно побледнела и вжалась в кресло. Ее дрожащая рука потянулась к телефону.

Одним прыжком он достиг ее кресла и брызнул ей в лицо газом из баллончика.

Хуанита начала хватать ртом воздух, слабо замахала руками и тут же затихла. Она шевелила губами, но взгляд у нее был отсутствующий.

Зайдя со спины, Блас разжал ей челюсти и, взяв бутылку с ромом, стал вливать его ей в рот, как в воронку. Она задергалась, делая большие глотки, стала захлебываться, сипеть, пока совсем не застыла. Изо рта ее вытекала тоненькая струйка рома.

Блас обмыл на кухне бутылку, обтер ее и, вернувшись, вложил в руку Хуаните.

Завернул свой бокал в салфетку и сунул его в карман.

Вместе с осколками разбитого бокала на полу и бутылкой в руке Хуанита Толедо вполне подходила для записи в медицинском протоколе: «Смерть в результате алкогольного отравления».

Глава 31

Этот загородный дом, укрытый густой зарослью, стоял в совершенно пустынном месте на самом краю каньона, из которого, клубясь, поднимался туман.

— Мрачная картина! — воскликнула Марианна.

— Днем здесь прелестно, — сказал, словно оправдываясь, хозяин.

Стол был сервирован на двоих, горели свечи.

— А почему Джеймс не остался?