Счастливые слезы Марианны

Тут же Марианна поймала себя на мысли, что размышляет «в пользу Бето».

А разве Марисабель не права? Кто бы терпел приставания к парню, который тебе нравится? Разве сама Марианна не провела столько бессонных ночей, ревнуя Луиса Альберто к его жене Эстерсите, к их служанке-француженке Саре, к его давней пассии Коллет, к Виктории? Одни подозрения были напрасны, иные его связи она простила, о третьих не хотела и вспоминать.

Матушка Чоле, ангел-хранитель, вспоившая и вскормившая потерянного Марианной сына, словно прочитала ее мысли.

— Бето нынче и не позавтракал. Никогда не видела его таким мрачным.

— Мальчик вырос, выросли его мысли и чувства, теперь у него больше забот, — попыталась уйти от разговора Марианна.

— А все, я думаю, из-за Марисабель. После того как она поехала с Умберто на выставку…

— Чоле, какое право мы имеем указывать Марисабель, с кем и куда ей поехать?

— Ежели бы это не отражалось на мальчике, я бы и слова не сказала…

Разговор происходил на кухне, в присутствии кухарки Белинды, которая не преминула вставить словцо:

— Тут у нас одна вертихвостка до того парня довела, что он с горя на «голубом» женился! — выпалила она свою очередную несусветицу. Так как «вертихвостка» косвенным, если не прямым, образом относилась к дочери, Марианна вспылила:

— Белинда, сколько раз я просила не вмешиваться в дела семьи! Вы вынуждаете нас не разговаривать в вашем присутствии!

— Что ж я, пирамида бесчувственная! Жалко ведь глядеть на молодого господина! — жалобно запричитала кухарка.

Чоле не стала выбирать выражения, а припекла тараторку присказкой:

— Колокола и языки звонить мастаки!

Оставив залившуюся слезами Белинду, обе женщины перешли в гостиную, где в это время находилась Рамона.

Глава 21

— Думаю, — сказала Чоле, — не обидится девочка, если прямо спросить у нее, по душе ли ей наш Бето?

Рамона, которая редко в последнее время принимала участие в разговоре, еле заметно улыбнулась, что не ускользнуло от внимания Марианны.

— Рамона, ты думаешь, что она действительно увлечена Умберто?

— Чужая душа темней колодца, — ответила печальная Рамона. — Я бы могла погадать… Но только ведь ты, Марианна, запрещаешь мне это делать…

— Рамона, милая! Я не запрещаю. Просто мне кажется, что это отнимает у тебя много душевных сил и… напоминает тебе о том, что осталось в прошлом.

— Ты права, Марианна… Но и без гадания видно, что они никак не могут отлепиться душой друг от друга. Бывает, что люди и через много лет находят друг друга… Иногда люди лишь через много лет сходятся… Сама ведь знаешь… Только бывает это после того, как они исстрадаются в разлуке… Видать, не время им еще… Не настрадались еще вволю…

— Что такое ты говоришь, Рамона! — воскликнула Чоле, замахав на нее руками. — Зачем им страдать-то? Разве нельзя без страданий, если любишь?

Но Рамоны уже не было в комнате.

Она всегда говорила странно и исчезала внезапно, как будто ее и не было, — тень да и только.

На улице на нее мало кто обращал внимания. Но едва возникал ее низкий прерывистый голос, многие оборачивались, словно слышали, наконец, то, что очень хотели услышать и о чем только догадывались. Ее голос был голосом мексиканской вечности. Такой голос, должно быть, был у индианок в доколумбовой древности Американского континента; пусть эти женщины и говорили на индейских языках Мексики — науатле, майя и других наречиях, а она — на современном испанском.

Глава 22

После занятий Бето остался в школе художественного мастерства поработать в читальном зале.

Он взял с полки несколько журналов и стал нехотя их перелистывать.

Из головы не шла размолвка с Марисабель. Несомненно, он сделал промашку, поехав с Лили в парк Чапультепек, это не вызывало у него сомнений.

Они славно провели время, гуляя по парку, среди множества детей и взрослых, кормили птиц. Катались на разных каруселях. Любовались на экспонаты из раскопок.

Потом перекусили у стойки маленького кафе.

Лили брезгливо жевала сандвич с сыром, запивая его кока-колой, это была единственная не мексиканская пища среди разного рода переперченных национальных кушаний.

— Неужели тебе не нравятся наши маисовые лепешки с перцем? — удивился Бето.

Рот его был набит, он поднес к самому носу Лили сложенную вдвое надкушенную лепешку, остро пахнущую чесноком, перцем и другими специями, внутри которой находилось мерзкое крошево из Бог весть каких растений, а может быть, и насекомых.

Лили взвизгнула и почувствовала тошноту. Бето не знал, что она не переносит национальную кухню. Возможно, она унаследовала это отвращение от матери-немки.

— Бето! Живи сам и давай жить другим! — строго произнесла она один из лозунгов свободного мира.

То ли не поняв всю серьезность ее декларации прав человека, то ли решив ее подразнить, Бето предался воспоминаниям:

— В квартале, где я вырос, много всяких лакомств продавали. И большие личинки, которые водятся на деревьях-магэй, и рачков-акосилес, их вареными и жареными едят, и грызунов-тепескуинтлес, и мясо броненосцев, — мечтательно закрыв глаза, декламировал Бето свои детские воспоминания простолюдина.