Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2

Спустя шестьдесят лет с того момента, как я поступил в Школу-студию МХАТ и начал работать в профессии, я только крепче уверился в своей мысли, что театр – это мой дом. Русский репертуарный театр не может быть другим. Или может, но это уже будет театр, который преобразует следующее поколение. Я уже неоднократно цитировал графа Михаила Лорис-Меликова, который смог отрезвить Александра II, пребывающего в эйфории после отмены крепостного права, одной фразой: «Ваше величество, прогресс и свобода будут только тогда, когда вырастет первое не поротое на конюшнях поколение». Возможно, оно, это поколение, каким-то странным образом трансформирует театр, совмещая добычу средств с занимательностью изложения. Русский репертуарный театр выживет только в той части, которая научится зарабатывать деньги. Только так. Я уже это говорил.

Что называть правом на жизнь? Во всем мире репертуарные театры, а в Европе это муниципальные театры, зарабатывают не больше четверти своего бюджета. А театры, которыми я занимаюсь, зарабатывают уже до сорока процентов. Подвал – несколько больше. Это при том, что в зале всего чуть больше ста мест. А когда войдет в строй зал на Малой Сухаревской, 5, то процент станет выше и даст основание думать, что возможно существование русского репертуарного театра совмещать с зарабатыванием денег.

Правдоподобие невероятного

Правдоподобие невероятного – термин, который я сочинил в довольно молодом возрасте, увидев польскую короткометражку «Двое со шкафом»: «атлантическое побережье» Польши, из взбурлившихся вод выходят два человека, одетых вполне цивильно, и несут шкаф. Несут этот шкаф целый день: выйдя на сушу, придя в городок, где они занимаются решением каких-то своих жизненных, весьма серьезных и даже лирических проблем. А к вечеру они уходят с этим шкафом опять в море. Меня поразили подробности жизни человеческого духа в сочетании со шкафом на горбу, я прочувствовал, насколько же это здорово – убедить зрителя в нормальности странного. Казалось бы, предлагаемые обстоятельства невероятны, но пронзительность проживания этой роли актером такова, что позволяет зрителю верить во все, что этот персонаж испытывает.

В русской литературе правдоподобие невероятного связывается прежде всего с именем Гоголя, но и до него уже было «Житие протопопа Аввакума», а после Сухово-Кобылин, Салтыков-Щедрин, Андрей Белый, Замятин, в наши дни Василий Аксенов. К этому подступался Саша Вампилов и в «Провинциальных анекдотах», и в «Вороньей слободке», и особенно в «Несравненном Наконечникове», где он просто вырулил на феномен, который расхоже называют театром абсурда, или абсурдизмом. В мировой литературе это, разумеется, Гофман, Беккет, Мрожек, Ионеско и даже Эркень.

Именно в стихии невероятных предлагаемых обстоятельств, абсолютно фантастических для нормального читателя и зрителя, мне интереснее всего рассматривать подробности психологии поворотов души человеческой. Счастье, что у меня была такая возможность – и в «Голом короле», и в «Третьем желании», и в «Балладе о невеселом кабачке», и во «Всегда в продаже», и в «Ревизоре», и в первой режиссерской работе «Женитьба», признанной «Современником» злостным хулиганством. И мне это удавалось, раз за разом, в том числе в кинематографе. Например, какие-то куски в «Открытой книге», где я играл абсолютно распадающегося человека с непослушным языком и выпавшей вставной челюстью… Или у Мельникова в фильме по рассказу Достоевского «Чужая жена и муж под кроватью»… Был такой режиссер – Овчаров, который естественным образом тяготел к созданию правдоподобия невероятного, и мы с ним творили это в фильме «Оно»; потом он собирался снимать «Конька-Горбунка», но, к сожалению, что-то не вышло. Но все-таки это кино, совершенно иное искусство, где убедить зрителя в чуде гораздо проще, чем в театре. Хотя и в кино к этому склонна сегодня разве что Кира Муратова. А в современном русском театре это почти никого не интересует.

Совпали бы мы во времени с Мейерхольдом, и я, смею надеяться, вслед за Гариным, был бы у него не на последнем месте. Надо стул сыграть – я могу. С поправкой на возраст, на изношенность, на халтуру, допущенную при сборке этого стула. Олег Борисов это умел и что-то невероятное делал в «Кроткой» Додина. И сейчас среди моих учеников есть способные на это: и Женя Миронов, и Сережа Безруков, и изрядно сомневавшийся в истинности этого пути Андрей Смоляков, из младших – Аркадий Киселев, Света Колпакова, не моя ученица, правда, но все же. К сожалению, этому не научишь, поэтому и специально стремиться к этому не надо. Здесь должны быть самодостаточный и очевидный талант и абсолютная вера в то, что ты делаешь. Но тут дело, скорее, в режиссере, а не в актерах…