Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2

Подступался к этому странному делу Николай Павлович Акимов, до какой-то степени это интересовало Петра Наумовича Фоменко, когда он делал «Смерть Тарелкина» с актером Эйбоженко. Я очень надеялся, что к этому придет Валерий Фокин, и фрагментарно мы делали это в его «Провинциальных анекдотах». Сережа Женовач что-то похожее творил во «Владимире третьей степени», вызывая мой совершенный восторг. Практикуют это сейчас и Кирилл Серебренников, и Юрий Бутусов, и знаменитый канадец Лепаж, но это называется «случайность вкрапления». А это ведь так интересно, потому что невероятно – но совершенно про человека, про жизнь. Странно, но у большинства коллег к этому нет ни интереса, ни стремления. Это печаль и горечь моя.

Театр и технический прогресс

Человек от Рождества Христова мало меняется. Две тысячи лет прошло, а мы все такие же. Переживаем и боли, и радости, и беды примерно того же самого ассортимента, как это было две с небольшим тысячи лет назад.

Двадцать лет назад, пусть и не в таком объеме, как сейчас, но все же в значительной степени Интернет в Соединенных Штатах Америки наличествовал. Однако слезы, которые люди в обилии проливали и в Нью-Йорке, и в Филадельфии, и в других американских городах на пьесе Александра Галича «Матросская тишина», или те же самые слезы, которые проливались над этой же пьесой в Японии или других местах, были самыми что ни на есть настоящими. Не виртуальными, так сказать. Интернет Интернетом и компьютеры компьютерами, но вот это сквозь века пушкинское «над вымыслом слезами обольюсь» становится все актуальнее, своевременнее. Потому что ничего более необходимого для человеческой души, чем обливаться слезами над вымыслом, я не знаю. А есть что-либо более важное, чем рост и развитие человеческой души?

Всякие 4D- и даже 5D-технологии, при которых кресло в кинотеатре сотрясается в такт происходящему на экране, – это враждебные театру усовершенствования. Не надо трясти мою седалищную часть! Более того, все эти тряски не вызывают во мне никакого интереса. Я предпочитаю, чтобы душа моя трепетала от того, что делается на сцене, и чтобы слезы у меня выделялись не от повреждения слезных желез и смещения позвоночных дисков в результате тряски кресла, а в результате того, как один актер по-живому реагирует на страдания другого актера.

Телевизор я вообще смотрю редко – только новости и спорт. Большего не хочу. И времени жалко, и мучает вопрос: «За кого вы меня держите, ребята?» Продолжаться это безобразие долго, надеюсь, не будет, но главная опасность в том, что нынешняя телеиндустрия создает программы удивительно адресно. С тоской вспоминается и «тетя Валя», и тот же Валентин Зорин, рассказывавший нам про Америку… А сейчас луч света в темном царстве – разве что Юрий Вяземский, сын моего доброго знакомого Павла Васильевича Симонова, со своими «Умниками» – аж расцеловать его хочется за то, что он делает, являясь, по сути, альтернативой царящему ширпотребу. Меня настораживает отупляющее и усредняющее влияние телевидения на подрастающее поколение. Однако я очень верю в регенерационные возможности организма. Это как с плохой выпивкой и несвежим оливье – организм поглощает, поглощает, но в какой-то момент говорит: «Нет, ну так больше нельзя, все это надо бы из себя возвратить…» Возвратить и забыть.

Выплески

Есть еще одна вещь, которую я раньше не решался совсем недвусмысленно, что ли, обозначить. Связана она со скоростью моего профессионального взлета, когда первая же работа на профессиональной сцене позволила мне перемахнуть сразу через несколько ступеней даже не развития, а признания. Если говорить жанром комикса, получилось так, что среди тех артистов «Современника», которые были выдвинуты на ставку в 150 рублей, были и состоявшийся артист Женя Евстигнеев, который был старше меня на девять лет, и я…

Ефремов довольно хитро сразу кооптировал меня в правление «Современника», где я стал на равных заседать и с Лилей Толмачевой, и с Женей Евстигнеевым, и с Олегом Николаевичем, и с Галей Волчек, и вообще… Имея детское личико и тонкую шею.

Люди привыкли к совсем другим темпам восхождения. Вот сыграл актер одну роль – и его признавали, констатировали, что он хороший исполнитель ролей молодых героев. А потом проходило пять лет, и он играл еще где-нибудь, уже и в этом осваивался… Еще три года… и еще… А тут так получилось, что первая же моя кинороль – Олега Савина в фильме «Шумный день» – и оказалась моим «билетом наверх»… Чтобы было понятно, что я имею в виду, скажу: это было признание зрительного зала, которому, в общем-то, было наплевать, есть у меня звания или нет, сколько я ролей до этого сыграл.

Зрители – это одна сторона, а другая сторона – коллеги. Все только что описанные мною явления, в свою очередь, сильно катализировали их выплески в мою сторону. В общем, они с трудом переживали мои внезапные успехи, расценивая их как несправедливость по отношению к ним самим: «Как же это так… Мы ж… а он…» Да, содрогалось, содрогалось пространство вокруг меня. Не без сейсмических катастроф все это происходило.