Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2

Поскольку костлявая рука голода за горло меня не держала и у меня, человека сверхзанятого, отсутствовала острая необходимость браться за работу, просто дающую кусок хлеба, все, за что я брался в кино и на телевидении в течение десяти последних лет, делалось мною исключительно по душевной потребности. Льщу себя надеждой, что это были не бесполезные работы, и понимаю, что в этом смысле мне опять-таки повезло.

Были работы с замечательным режиссером кино Виталием Мельниковым в фильме «Поклонница» и с очень талантливым венгром Иштваном Сабо, снявшим меня в двух своих картинах. Одну из них – «Мнения сторон» – Сабо делал в Голливуде, в Америке. Фильм о событиях только что закончившейся Второй мировой войны, когда победители рассортировывали людей по принципу, кто с кем и как будет дальше жить. На этих съемках я подружился с известным актером из студии Ли Страсберга Actors Studio West Харви Кейтелем. Мы с ним как-то сразу потянулись друг к другу и, что называется, «закорешились». Это был редкий случай, когда международные профессиональные контакты являются не вынужденными, не инсценированными, а естественным образом совершившимися.

Моя работа на телевидении связана с документальным кино режиссера Леонида Парфенова. Он человек самостоятельного взгляда на жизнь. И на историю в частности. То есть он снимает только о том, что ему действительно интересно, а не для того, чтобы просто отметиться или заработать деньги. Этим качеством он близок мне невероятно.

Роль Ивана Владимировича Цветаева в телефильме Парфенова «Глаз божий» можно отнести к «поискам жанра», потому что эта работа интересна еще и совмещением актерской игры с документальным кино, что требовало от всех участников процесса соблюдения не очень привычных правил. Там надо было постоянно думать о том, чтобы все это еще и соединялось с повествованием. Такие истории, рассказываемые со смыслом.

До этого я работал с Парфеновым над фильмом «Птица-Гоголь», где довольно много читал. Культуртрегерский смысл документальных фильмов Парфенова очевиден. Они лишены верхоглядства, приблизительности, в них нет такого бульварно-гламурного начала. Вспоминаю об этих работах с большим удовольствием и теплотой. Парфенов является заметным исключением на нашем современном телевидении, где мало что напоминает размышления о человеке и о том, как человеку человеком быть, о том, как сохранить себя, и еще многое другое, что, по сути дела, наверное, должно было быть главным предметом рассуждения и рассмотрения.

Сегодня я не смотрю телевизионные программы только по одной причине: я не вижу там историй про меня. Там показывают истории, имеющие ко мне отношение даже не по касательной, а по какой-то параллельной со мной линии – не пересекающейся со мной никогда… У них, у героев этих телеисторий, тоже своя компания, а у меня своя. Как у того самого студента Гоги.

Вместо эпилога

Нелегко заканчивать эту книгу.

Как писал Пушкин в письме к Вяземскому, «писать свои Mémoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда останавливается, как с разбега перед пропастью, – на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать – braver – суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно…»

Надеюсь, что мне удалось не лгать.

Жизнь моя не закончена. Сейчас, когда пишутся последние строки этой книги, передо мной вполне четкие и ясные цели, осуществить которые я смогу «ЕБЖ», если буду жив, как писал Толстой.

Не подводя никаких итогов, скажу лишь несколько вещей, которые кажутся мне существенными.

В годы раннего «Современника» было в моде некое гражданское отношение и понимание действительности. Рассуждали примерно так: «Миром правит говно». Это произносилось убежденно, отчаянно и даже категорически. По молодости лет мне эта безнадежность нравилась, и я повторял сакраментальную мысль вслед за старшими товарищами. Но вскоре мне стало скучно. По причине, если хотите, моего корневого жизненного устройства. Довольно быстро я сообразил, что лучше всех поют эту песню люди убогие, или, я бы так сказал, сильно подпорченные природой и обществом. А вот которые посамостоятельнее, поавтономнее, те поют совсем по-другому, пытаются что-то сделать для жизни. Они и жизнь-то ощущают как подарок, какой бы трудной она ни была.

Когда-то повесть «Один день Ивана Денисовича» разделила мою жизнь на две половины, перевернув душу и заставив переосмыслить все происходящее со мною.