Счастливый брак

— Я хочу быть в госпитале ночью когда ей особенно одиноко но и не хочу чтобы Макс чувствовал себя брошенным а это значит ночевать в Слоан-Кеттеринг вставать на рассвете поверь мне в больнице это совсем не трудно чтобы съездить домой разбудить Макси покормить его проводить до метро потом я принимаю душ переодеваюсь и пытаюсь успеть в Слоан к утренним процедурам впрочем обычно все равно опаздываю их делают очень рано что в общем не так уж важно поскольку мне удается перехватить докторов во второй половине дня перед тем как я убегаю обедать с Максом.

Он объяснялся в таком духе с первых дней болезни Маргарет — бессвязный, сумбурный рассказ, безусловно нуждавшийся в редактуре. Это тоже было симптомом усталости и вместе с тем непроизвольным ответом на реакцию большинства людей на страшную болезнь жены: они выспрашивали у Энрике все детали лечения Маргарет, умышленно не обсуждая при этом возможный исход. Несмотря на возраст — а через три недели Энрике должно было исполниться пятьдесят, — он не избавился от юношеской привычки переделывать знаменитые изречения, поэтому, когда он завел разговор о том, что ждет Маргарет, победа или поражение, а друзья в ответ попытались свернуть беседу, он тихо, обращаясь сам к себе, нараспев произнес: «Я — смерть, великий разрушитель пустых разговоров»[5].

Маргарет открыла глаза, как раз когда он решил встать с высокого стула возле ее постели и прилечь вздремнуть, хотя по опыту он уже знал, что короткий сон посреди дня лишь отчасти облегчает состояние тревожной усталости, добавляя к нему заторможенность и головокружение. Тем не менее было трудно устоять перед искушением растянуться на раскладном диване, который сиделка, как обычно, успела сложить в отсутствие Энрике. Он настоял, чтобы потратить кучу денег (после третьей госпитализации расходы взяли на себя щедрые родители Маргарет) на отдельную палату на девятнадцатом этаже Слоан-Кеттеринг, где было спальное место и для него — так он мог разделять с Маргарет полные страха и отчаяния ночные часы. На этом так называемом VIP-этаже палаты ничем не отличались от номеров в хорошем отеле: два стола — обеденный и кофейный, удобное кресло и раскладной диван, на котором он как раз собирался примоститься, когда Маргарет открыла свои огромные печальные глаза.

Она ничего не сказала. Не спросила, проследил ли он, чтобы Макс сфотографировался для выпускного альбома. Не сообщила, заходил ли доктор за те полтора часа, пока Энрике не было в больнице. Она смотрела на мужа, словно они сделали паузу в продолжительной беседе и ей нужно было обдумать его последнее замечание. Она будто старалась вобрать его в себя своими сверкающими глазами — такими же голубыми, как в день их встречи, но теперь на сузившемся из-за истощения лице казавшимися больше, чем когда бы то ни было.

По мнению любого здравомыслящего человека, они принадлежали к верхушке среднего класса Нью-Йорка, были весьма состоятельными людьми, жителями процветающего мегаполиса, гражданами самой богатой в мире страны — и тем не менее Маргарет уже полгода голодала. Начиная с января она не могла принимать пищу и даже пить, потому что содержимое желудка перестало проходить в кишечник. Сначала врачи решили, что эта проблема, в научном языке изящно именуемая гастропарезом[6], — побочный эффект химиотерапии, что внушало надежду, ведь в таком случае теоретически она была обратима. Но потом специалисты пришли к выводу, что более вероятной причиной был метастазирующий рак, распространившийся на внутренние органы. Метастазы, слишком маленькие, чтобы их можно было обнаружить на компьютерной томограмме, препятствовали перистальтике желудочно-кишечного тракта и в конце концов вызвали ее полную остановку; ничего из того, что Маргарет глотала, не переваривалось, а оставалось в желудке до тех пор, пока не начиналась рвота, спровоцированная переполнением.

В феврале один из лечивших Маргарет врачей, невысокий, любивший всеми командовать еврей-эмигрант из Ирака, установил гибкую пластиковую трубку — чрескожный эндоскопический дренаж, сокращенно называемый ЧЭД. Все, что Маргарет глотала, вытекало в специальный прикрепленный снаружи мешок. Дренаж был необходим, даже когда Маргарет ничего не ела и не пила. Энрике быстро усвоил, что когда пищеварительная система не работает и желудок не опорожняется, черно-зеленая желчь, производимая печенью и накапливающаяся в желчном пузыре, не находя выхода, поступает обратно в желудок и примерно за четыре часа заполняет его.