Счастливый день везучего человека

Я швырнул окурок в пыль (и откуда она берется?). Подхватив свою сумку, двинулся следом за опорами. Они поднимали свои исполинские руки-траверсы, как будто замаливали перед небом грехи человечества. Когда мне пришла в голову эта глупость, я даже остановился, чтобы посмеяться. Но смеха не получилось, и я двинулся дальше.

А провода — з-з-з — зазвенели, запели у меня над головой…

* * *

С тех пор, как она уехала, прошла всего неделя. Да, да, семь дней. Врешь, семь дней и одна ночь. Забыл — та самая ночь в душном вагоне под лампочкой на третьей полке?

А мне показалось — год. Десять лет…

— Чушь, десять лет назад она ходила в школу, в первый класс. А ты что же делал десять лет назад?

Что же я делал? Как что: крутил баранку, я всю жизнь ее кручу. Сейчас в «тачке», пять лет назад на «скорой». А десять лет назад в армии, на бээмпэ. Вот в таких же, примерно, степях…

Бээмпэ — боевая машина пехоты, значит, — большая-большая, а «волжанка» — маленькая-маленькая. Да, измельчал я за этот червонец…

Тогда я Светку не замечал: бегала какая-то первоклашка, крутилась под ногами — мы ведь с ними, Янцами, в одном подъезде живем, в старенькой нашей «хрущевке». Я на пятом этаже, она на третьем. Сашка Янц — ее брат — мой, так сказать, друг детства. Вообще-то, я его чуть постарше, годами двумя раньше его учился. А вот то, что у него есть взрослая сестра, это я заметил только сейчас. Ну, может быть, полгода назад. И с тех пор она вошла в мою жизнь (такую фразочку я напишу когда-нибудь в мемуарах — банально, но верно).

Вошла в мое большое больное (вернее, здоровое? — больное для красного словца) сердце, вся без остатка. Влезла туда вместе со своей попочкой, обтянутой джинсами. Старый сивый мерин — расскажи кому — обхохочет. И правильно сделает. Додумался, втюрился в семнадцатилетнюю соплюху. Не хватало тебе девок, — чучело? Хватало. Смотрю я на свою рожу в зеркало: в фас — питекантроп. В профиль — неандерталец. Ну это, конечно, шутка… Рожа как рожа.

А Светка меня достала, мельком глянув в мою сторону.

Ни одно животное не страдает бессонницей. Когда животному плохо, оно спит, отсыпается. И все проходит. Бессонница — состояние души, а у зверей, говорят, нет души. Нервная система животного как броней закрыта инстинктами. А у человека — сознание, подсознание, мифическая душа… Хорошо быть человеком. Но даже просто быть человеком — уже труд.

Ночь. Сознание с подсознанием говорят: надо спать. А душа (ох уж эта душа!) дергается то в сердце, то в печень, то в мозгах. И я не сплю, курю, хотя давно уже дал себе слово не курить ночью.

По потолку скользят блики от проезжающих где-то машин. Они так далеко, что не слышно даже гула. Блики стекают на стену, на груду железа в углу. Железо поблескивает: маленькая штанга, гантели, гиря. Спал я ночью или не спал — утром проделываю весь комплекс. Потом бегаю, как дурак, три круга вокруг карьера. Душ. Это надо делать. Я не знаю, почему это надо, но чувствую — без этого пропадешь…

Приемник бормочет, «Маяк» передает погоду. В Афинах, говорит, будет двадцать пять градусов, в Будапеште — восемнадцать. В Нью-Йорке… Всю жизнь мечтал узнать, сколько будет градусов завтра в Афинах, Нью-Йорке…

Далекие, далекие страны. Ты никогда в них не был и не побываешь, извозчик. Крути руль и смотри на дорогу. Радуйся, если к тебе сядет алкаш, тряси с него «капусту».

У тебя любовь. Лямур, как говорят в Париже… На семнадцатилетие приволок ей веник — семнадцать алых роз. Выложил за них кавказскому человеку на базаре полтинник. Сколько пьяных надо тряхнуть за полтинник?

А она приняла как должное. Удивилась, похоже, только ее мать. Странновато на меня сейчас поглядывает. А черт с ней, с тещей (ха-ха).

Светка собралась ехать в деревню. Сдаст последний экзамен за школу, поедет на лоне природы готовиться в пед.

Ума нет — идут в пед. Стыда нет — идут в мед…

Господи, господи. Черт бы все это побрал…

Надо брать отпуск, нервишки стали дрянь. На работе устроил вчера балаган из-за трешки. Не из-за трешки, конечно, из-за ее отъезда — сознайся хоть себе.

…Около пивбара-«видюшника» машут.

Торможу.

Ребята тепленькие стоят, дух пивной перемешался с духом бензиновым. Трое провожают четвертого. Он открывает заднюю дверцу, прощается «по-петухам». Красномордые, с большими руками, они не могут никак расстаться: мой клиент у них вроде начальника.

— Ну, давайте, кенты! — Наконец садится. Машет рукой. Они ему машут. Заискивающе несколько. Он не из тех, кто задавлен своими комплексами, живет, поджав хвост, растормаживаясь только «ужалившись». Нет, это лидер. Лидер в своей среде.

— Рэкс, — удостоил вниманием наконец меня. — Трогай.

Я смотрю на него в зеркало: тощий, остролицый. Таким носом можно ковырять сугробы. Курточка хорошая, импортная нараспашечку. На груди толстая золотая цепочка с крестом. Стрижка короткая, с проседью. Глаза — иначе не скажешь — торчат на лице. Посажены близко и торчат, как ржавые гвозди. Мерзкий взгляд. На пальцах, как расплывшиеся кляксы, голубеют наколотые перстни.

Один настоящий, золотой. Все при нем.

Отпустил кентов, расслабился.