Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

— Держится он тихо, а на лбу будто написано, что он тут главный.— И, помолчав, пробормотал: — Удивительная голова... Мыслителя какого-то... Трибуна вождя. Он у вас за философа считается?

Волховский рассмеялся:

— Нет, он совсем не теоретик и ничуть не претендует на роль вождя. Он... Если хотите знать, он — магнит. Это чувствуют все паши эмигранты-старожилы. Очень верно сказал Кропоткин, что Кравчинский за недолгий срок стал центром, который оказал влияние на всю английскую интеллектуальную жизнь.

— Так-таки на всю?

— Если говорить о прогрессивных кругах наверно, на всю. Точно не подсчитаешь. Но посудите сами, его ближайшие друзья - Эдуард Пиз, известный профсоюзный деятель, знаменитый Вильям Моррис — художник, поэт, искусствовед, который всю жизнь эстетствовал, занимался пропагандой декоративного искусства, а в пятьдесят лет стал социалистом. И недавно публично на большом митинге признался, что этот перелом в нем произошел под влиянием книг Степняка. А Пирсон?

— А это что еще за персона?

— Карл Пирсон - ученый, философ, профессор математики. Сергей произвел на него такое сильное впечатление что дело чуть не дошло до семейной драмы. Мать почтенного профессора, аристократка, хранительница старозаветных устоев и традиций, испугалась, что русский нигилист увлечет ее сына на баррикады, что ли. Умоляла Карла не встречаться с ним. Она уверена, что Сергей хочет опрокинуть существующий в мире порядок и даже, кажется, не сомневается, что ему это удастся, по только не желает, чтобы ее сын принимал участие в этом непристойном акте.

— Выходит, что Степняк — профессиональный шармёр? Только очаровывает не прекрасных дам, а почтенных ученых. И успевает делать что-нибудь еще?

— Зря вы пытаетесь иронизировать. За годы, прожитые в эмиграции, Степняк написал несколько книг, в том числе роман «Карьера нигилиста», «Подпольную Россию», сотни статей о России для английских и других заграничных газет и журналов. Писал предисловия к переводам Короленко, Тургенева. Сам переводил. А постоянные выступления на митингах, чтение лекций...

— Н-да, недаром он со лба лысеет,— перебил Гуденко,— от этакой жизни не развеселишься.

— Вот тут уж теперь вы пальцем в небо. Я не знаю более жизнерадостного человека. Счастливого. Везучего. Ведь даже в Питере, когда на Большой Итальянской...— он смешался, но тут же нашелся и со смехом закончил: — Сергей, как колобок,— «я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...»

— У этой сказки печальный конец. Помните? «А лиса его ам — и съела».— Он улыбнулся ангельской улыбкой и добавил: — А насчет Большой Итальянской, это вы напрасно смущаетесь. Я тогда еще в кадетском учился, как сейчас помню газетные заголовки: «Террористический акт в сердце столицы!», «Убийство шефа жандармов Мезенцева». Кто был исполнителем? Не знаю, как в Петербурге, а в Нью-Йорке кое-кому известно. Кеннан мне рассказывал.

Волховский помрачнел. В Англии никого не преследуют за политические убеждения, но если доказать, что человек совершил уголовное деяние... Он начал наливать вино в стакан, рука задрожала, пролил на скатерть и, смутившись, стал вытирать лужицу салфеткой.

Гуденко остановил его, взяв за локоть.

— Да вы не огорчайтесь, беда невелика, секрет полишинеля,— приговаривал он.— Доносить не побегу. Думаю, настолько-то заслужил доверия у вашей братии? Я бы и сам пристрелил его как собаку. Ненавижу полицейскую сволочь.

Он отвернулся, затуманенным взглядом стал рассматривать размалеванные стены и, переведя взгляд на Волховского, спросил неожиданно:

— Смотрю на вас и думаю: почему вы вначале жили в Лондоне под чужой фамилией?

— Откуда вы об этом узнали?

— От Кеннана.

Волховский кивнул и пробурчал:

— Значит, была причина.

— И еще один вопрос. Стали бы вы в России болтать с первым встречным о друзьях-приятелях Степняка?

— Вы не первый встречный. Вы друг Кеннана. А Джордж мой друг. Он помог мне оказаться на свободе.

Теперь Волховский смотрел на Гуденку с каким-то новым интересом. Ишь куда гнет! Действительно, хорош бы он был, если бы начал рассказывать случайному человеку о дружеских связях Степняка где-нибудь на Лиговке! Но он не в России. Здесь не скрывают своих убеждений, высказываются в печати, на митингах... Зря этот предусмотрительный субъект осторожничает. Не разболтался он сейчас с первым встречным, а доказывает этому денежному мешку, что его средства в надежных руках. Не у прожектеров, не у карасей-идеалистов.

Видя, что Волховский задумался, Гуденко, будто спохватившись, оживленно заговорил:

— Да что же мы с вами все в сторону да в сторону. Лирические отступления. Я разболтался, а вы терпеливо слушаете. А если ближе к делу — часть суммы я могу внести хоть завтра. На почин.