Письмо было от вождя с маленького кораллового атолла Рароиа[7]
, затерявшегося в южной части Тихого океана, почти посредине между Южной Америкой и Австралией. О существовании этого клочка земли я и не подозревал до того самого дня в начале августа 1947 года, когда волны выбросили на риф плот «Кон-Тики», а с ним меня и моих пятерых друзей — норвежцев. Так я впервые попал в Полинезию, и она произвела на меня неизгладимое впечатление. Яркие краски кораллов, неумолчный гул прибоя, солнечные зайчики на листьях высоких пальм, но прежде всего — удивительный мир и покой…Две недели мы бродили по залитому солнцем песчаному берегу, ловили рыбу, купались в прозрачной лагуне, пели и плясали вместе с веселыми, радушными полинезийцами, которых, казалось, печалило лишь одно: что мы скоро их покинем.
…Когда мне становилось невмоготу в суете большого города, когда холод и сырость наших широт пронизывали до костей, я вспоминал солнечный остров, где люди казались такими счастливыми, а жизнь — такой бесхитростной. Память рисовала чарующие картины, в душе рождалась мечта об ином, лучшем мире, но разум спешил возразить, что даже в Полинезии жизнь не может быть такой простой и беспечной, как это показалось нам во время короткого пребывания на Рароиа. Мы видели Рароиа в праздник; наши впечатления были слишком поверхностными, чтобы по ним судить о повседневном быте на атолле.
Люди, которые провели на полинезийских островах не один год, рассказывали удручающие истории о вероломных туземцах, уверяли, что жизнь там однообразна, тяжела и даже опасна. И все-таки мечта о Полинезии не оставляла меня, и когда мне года два спустя предложили отправиться туда в новую научно-исследовательскую экспедицию, я немедленно согласился.
Приблизительно в то же время пришло письмо Теки и напомнило о давно забытом мной обещании, которому я не придавал никакого значения. В разгар прощального пира на Рароиа, когда музыка звучала особенно упоительно, а венок из цветов у меня на шее благоухал особенно сильно и одуряюще, вождь Тека спросил, не приеду ли я еще. Разумеется, я не замедлил заверить, что вернусь при первой возможности!
Рароиа
Видно, вождь отнесся к моему обещанию гораздо серьезнее, чем я сам, и после двухлетнего ожидания явно не мог уже больше сдерживать свое нетерпение. Вскоре пришло еще одно письмо, где Тека с недоумением спрашивал, почему я не связал до сих пор новый, плот и не вышел в море вместе со своей
Но о поездке на Рароиа не могло быть и речи, как я ни прикидывал. Перед экспедицией стояли совсем другие задачи и цели, требующие постоянных разъездов и перемещений; нет, не видать мне Рароиа…
А письма все шли и шли, и мои мысли все чаще обращались к далекому острову и его радушным обитателям. Чтобы утешиться, я время от времени доставал письма вождя и читал их Марии-Терезе. Конечно, мы смотрели на это больше как на забаву; нас ожидали дела поважнее, чем выполнение необдуманного обещания. Но однажды вечером Мария-Тереза вдруг перебила меня.
— Постой-ка — ты помешался на Рароиа, а меня измучил ревматизм. А что если попытаться до начала экспедиции исцелиться от этих недугов? Отправимся сперва на Рароиа и поживем там, пока остальные члены экспедиции соберутся в дорогу. И язык сможем изучить — это же необходимо!
Разумеется, она была права, и в конце концов мы решились.