Счастливый путь

Однако Юрию Санычу почему-то вдруг расхотелось лезть в окно. Одним разом. Его словно бы повязали чем-то невидимым по рукам и ногам, отчего он не мог переступить порог, вернее, окно квартиры. То ли его смутил богатый вид комнаты (отчасти теперь стала понятной и богатая накидка на детской коляске – красиво жить не запретишь, даже в мелочах), то ли пока взбирался на окно, приустал, то ли ещё отчего, – но расхотелось и всё тут. Не мог понять отчего. И сосредоточиться что-то мешало, обдумать свои действия. Может, карие глаза мешали?..

Он замешкался в нерешительности. И, наверно, сошёл бы вниз, и, наверное, извинился бы перед женщиной: мол, так и так, дома сын ждёт, проводить надо, и, вообще, уже не мальчик по чужим окнам лазать…

Женщина как будто бы уловила изменения в его настроении.

– Ловко у вас получается, – засмеялась она снизу, приложив пальцы ко рту, как бы приглушая смех. – Какой вы молодец! Ага, тряхнул, называется, стариной! Вы во всём такой ловкий?

Её фривольный подтекст толкнулся новой волной сил в Юрии Саныче, и в голове снова закружился романс: "Эх, вижу траур в вас по душе моей…"

И Юрий Саныч полез в форточку.

На широком подоконнике стояли в керамических горшочках комнатные цветы. Прямо перед окном находился квадратный полированный стол, на котором стояли высокая стеклянная ваза с тремя живыми гладиолусами и чёрная шкатулка-фортепьяно. Чтобы ненароком не столкнуть эти вещи, Юрий Саныч, перевалясь через окно, дотянулся до них правой рукой и отставил в сторону. Шкатулка издала приятную, в два такта, музыку, очень знакомую и мелодичную.

Юрий Саныч ужом пополз в форточку и оперся руками в стол, тот надсадно и громко заскрипел в тишине комнаты.

Юрий Саныч был в положении почти вертикальном, головой вниз. В мозг прилила тяжёлая волна крови, и она, казалось, вот-вот выдавит глаза из орбит. Трудно стало дышать. Однако, как не хорохорься, а возраст всё-таки сказывается… Тут ещё полуботинок, в результате активных действий ног за окном, свалился с короткой ноги. (Нога не только укорачивалась сама, но уменьшалась ступня, отчего в носок обуви приходилось подкладывать вату). Юрий Саныч чертыхнулся: надо же было ему свалиться! Хорошо, что носки не в дырках, не то б она там…

В голове крутнулись слова на ту же мелодию романса: "Носки рваные, носки дранные!.. Ка-ак мне стыдно за вас, окаянные!.."

Но он не успел досочинить импровизацию на тему: как там, за окном, отреагировала женщина на его пятки и носки.

Боковым зрением вдруг уловил, что как будто бы дверь соседней комнаты стала приоткрыться. Он повернул голову и с удивлением заметил, что она действительно отворяется под воздействием палки… А из комнаты с кровати на него смотрит седая лохматая голова. Лицо, если можно было его назвать лицом, скорее скелет черепа, обтянутый кожей, было белым, как мел, и в глазницах плавали белесые водянистые глаза с чёрными икринками посредине.

Вот это чёрненькие глазки!..

Вместо рта – глубокая дыра без зубов, где подрагивал серый лепесток языка. Дыра начала издавать вопли! Вопли были дребезжащие, сиплые, но резкие:

– Ка-ра-у-у-у!..

У Юрия Саныча от страха, как перед приведением, всё похолодело внутри. Руки подломились в локтях, и он лицом, грудью упал на стол. Ваза с цветами зашаталась, но каким-то чудом устояла на месте. Однако с подоконника, на который упала укороченная нога, на пол шлепнулся горшок с цветком и разбился. От сильной встряски на столе "ожила" шкатулка-фортепьяно, и по комнате поплыла чарующая музыка Чайковского: "танец маленьких лебедей".

Трам-па-па, па-папа-папа…

Грохот горшка, музыка, вопль в прохладной утренней тишине квартиры, едва не лишили Юрия Саныча чувств. Он упал со стола на пол и залепетал:

– Я!.. Я проходом, простите… Меня попросили… Вы не подумайте…

Он развернулся к подоконнику и стал зачем-то сгребать в кучу землю и черепки на полу и рассовывать их себе по карманам брюк.

– Там ваша дочь, попросила… У ней муж ушёл, шляется где-то, скотина… Вы не думайте, я хороший…

Однако его лепет никак не действовал на дыру в черепе, из неё, как из трубы, сифонило на одной ноте, продирая от ужаса до мозга костей.

– Кара-у-у-ул!.. Кара-у-у-ул!..

Юрий Саныч, ползая под столом на четвереньках, начал сам подвывать. Под руку попал цветок с пышным корневищем и, не зная, куда его девать, стал запихивать цветок себе за отворот рубашки.

– Дедушка… бабушка… Вы не бойтесь… Я сам… Мне самому страшно! Это ваша дочка, внучка… сучка!

Сунув последнюю пригоршню земли в карман, он, припадая на левую босую ногу, пританцовывая под танец "маленьких лебедей", поспешил в прихожую.

В прихожей было сумрачно, однако, не включая свет, быстро нашёл замок ("английский", с предохранителем).

Распахнул дверь и с дикой радостью узника вдохнул в себя глоток свободы…

Юрий Саныч, взъерошенный, растерянный, выбежал на крыльцо подъезда, но ни справа, ни слева женщины с коляской у подъезда не было.

Что за чертовщина?!.