Счастливых бандитов не бывает

Вот посмотреть бы сейчас на рожу ушастого фрайера. Он небось еще и не хватился. Но все равно надо уносить ноги…

Горгуля пошел вдоль дороги, с удовольствием закуривая сигарету. Людей почти не было, и он позволил себе на ходу осмотреть добычу. Открыл удостоверение. На фотографии терпила был в форме. «Майор Сочнев Владимир Яковлевич, состоит в должности сотрудника». Ладно. Теперь бумажник. Восемьсот рублей с мелочью, несколько визиток, какие-то квитанции. Деньги он переложил к себе в карман, все остальное вместе с бумажником, нагнувшись, бросил в решетку сточной канализации.

— Подвезти, кореш? — рядом притормозил знакомый «БМВ».

— В Нахичевань, папа! — Горгуля плюхнулся на мягкое сиденье, по-хозяйски развалился, вытянул ноги.

— А это вместо оплаты! — он протянул похищенное удостоверение.

— Молодец, Горгоша! Держи!

Лис протянул несколько тысячных купюр. Горгуля пересчитал — пять.

— Слышь, папа, я кусачки потерял. Хромированные. Добавить бы надо.

Лис протянул еще тысячу.

— А ты больше ничего не взял?

— Взял бы миллион долларов, да не было, — быстро ответил Горгуля. И чтобы соскочить со скользкой темы, спросил: — А что это за должность такая — «сотрудник»?

— Государственная тайна, — ответил Лис и прижался к тротуару. — Будь здоров, Горгоша! Дальше на такси. Ты теперь при деньгах!

* * *

В час тридцать ночи «Боинг» рейса «Дубай-Москва» совершил посадку в Шереметьеве. Сильно воняло керосиновой гарью, и даже пронизывающий зимний ветер не мог разогнать этот тошнотворный запах. Мертвенные блики сигнальных фонарей меняли формы и цвета, напоминая, что ночь — время призраков.

Невысокий мужчина с сине-серым, как компьютерный пластик, азиатским лицом первым спустился по трапу в стылую зимнюю ночь. Он кутался в легкое пальто и зябко втягивал голову в плечи. На очищенных от снега бетонных плитах, рядом с блестящим черным «майбахом» его поджидал среднего роста человек в дубленке и меховой шапке. Вид он имел сановитый и, на первый взгляд, являл собой полную противоположность прилетевшему. Второй же, более внимательный взгляд, мог определить, что они, напротив, — удивительно похожи. Возможно, его лицо было сделано из такого же пластика. Эти двое напоминали инопланетян, назначивших тайную встречу на тихих задворках Галактики.

— Доброй ночи, Калым, — поприветствовал прибывшего Лебедь, практически не раскрывая рта.

— Здравствуй, Лебедь, — ответил гость, не иначе как с помощью некоего скрытого внутри грудной клетки устройства.

— Можем поговорить в машине. Я сам за рулем, без водителя.

— Хорошо.

Они уселись в машину. Лимузин отъехал в сторону аэровокзала, замигал «аварийкой» и остановился, прижавшись к сугробу.

— Как Эмираты, Калым? Загара не вижу, но, в отличие от меня, ты наверняка обходишься без солярия…

— Это точно. Я там уже пять лет. Хороший бизнес, хорошая жизнь. Только летом жарко. Тогда уезжаю в Ниццу. Что случилось?

— Есть дело. Очень деликатное дело, Калым, — почти не разжимая губ, произнес Лебедь. Посторонних рядом не было, машина дважды в день проверялась на «жучки», но по какой-то давней и въевшейся в кровь привычке они говорили очень тихо.

— Понятно.

— Это важно для меня, Калым.

— За каким-нибудь порожняком ты бы не стал меня искать и встречать у трапа. Говори.

— В Москве ты как рыба в воде, Калым… Ты был диспетчером, ты все знаешь…

— Хватит ластами бить. Говори.

Лебедь вздохнул. Было видно, что у него язык не поворачивается сказать то, что он собирался. Но он все же сказал.

— Был в Москве такой Еж. Слыхал?

Калым вместо ответа почесал одним пальцем аккуратную лысинку на темени. За такие вопросы отрезают язык. Но Лебедь знал, какие он задает вопросы и кому. И если все-таки задает…

— Я с ним работал, — произнес Калым не иначе как внутренним голосом, поскольку рот его оставался неподвижен. — А дальше что?

— В 2008 он пропал. Знаешь?

— Ну, допустим… Хотя в восьмом я уже соскочил с этой темы.

— Мне надо знать, что с ним случилось. Профсоюз должен быть в курсе…

— Ты же из другого профсоюза. А за такое любопытство могут голову свинцовой печатью запечатать… Причем и тебе, и мне…

— Знаю.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Мне надо знать, кто его на заказ вызвал.

— Никто тебе этого не скажет.

— Знаю. А тебе скажут?

Наступила долгая пауза.

— Зачем тебе это нужно? — первым нарушил молчание Калым.

— Тебе скажут, Калым?

Тот пожал плечами.

— Пятьдесят на пятьдесят. Могут и сказать. Не важно.

— Когда нас в 93-м на «красную» зону в Энгельс бросили, тогда все было не важно, Калым, — сказал Лебедь. — Отморозков тех сифилисных помнишь еще, которых в «хату» к нам понагоняли? Вот то-то и оно. И петля тогда казалась слаще жизни. Это ты помнишь, Калым? Но мы не высчитывали, что важно, а что нет. Просто держались один другого, это было важней всего. И выжили. Так?

Калым подумал и кивнул.

— И неплохо живем, правда? Тогда мы и подумать не могли, что будем так жить…

Калым молчал.

— Я тебя все эти годы не просил ни о чем, — сказал Лебедь.

— Ладно, — сказал Калым и посмотрел на часы. — Высадка заканчивается. Поехали, а то мои люди поднимут кипиш…