Сдаёшься?

Олимпия Валериановна(не оставляя своего занятия). Ты бы перекусила, Диночка, заморила бы червячка. На окне, в коробочке, бульонные кубики, баночку крабов открой. (Д и н а молчит.) Этими крабами все магазины буквально завалены. Повсюду пирамиды из банок с крабами. Так, пожалуй, скоро их всех переловят. Лет через двадцать крабов и днем с огнем не найдешь, наверное. А теперь хоть поварешками ешь, ха-ха, надоели они тебе? (Д и н а молчит.) А все же я так скажу — бульонные кубики очень хорошая вещь. До революции таких вещей не было. Да что до революции — я и до войны их не помню. Правда, я в то время по ресторациям питалась или готовые обеды из рестораций домой брала. У меня и судки специальные были. Куда-то теперь подевались. Да сейчас нам судки на кой ляд — деньжишек все равно не наскребем за обеды из рестораций платить, хоть и со скидкой. (Д и н а молчит.)

А то сама посуди — покупай мясо, вари его три часа, потом бульон заправляй. А тут — положила кубик в стакан с водой, ложечкой поболтала, и готово, ха-ха. И очень вкусно. Как ты считаешь? (Д и н а молчит.) Ты чего, Диночка, так рано сегодня? Никуда не пошла… (Д и н а молчит. О л и м п и я В а л е р и а н о в н а подсаживается к ней на диван.) Не мое это дело, конечно, Диночка, я понимаю, я ведь тебя с раннего детства знаю, и ты мне давно уже как родная дочь… я знаю, ты умная девочка, сама все понимаешь… а только ты бы с этим юношей… с этим Кириллом.

Дина. Откуда вы знаете про Кирилла?

Олимпия Валериановна. Видишь ли, я не хочу вмешиваться в твою личную жизнь, Диночка. Личная жизнь — это личное дело каждого человека, потому она так и называется — личная… Видишь ли, я сама прожила очень сложную личную жизнь, некоторые считают, что даже нехорошую. Но никому моя личная жизнь не вредила, я ее сама прожила, эту жизнь… и никому не давала в ней отчета, я за нее отвечаю только теперь, в старости, перед собой, и этот суд самый нелицеприятный, поверь мне. Что-то я не так прожила, чем-то сама себе навредила, о чем-то и сейчас нехорошо вспомнить — с высоты лет вся жизнь далеко, как с горы, видна, — да теперь уже ничего не переделаешь, а тогда я, видно, не могла поступить иначе… А сожаления, они пустые сейчас. Так вот об этом молодом человеке… Кирилле… По-моему, было бы лучше, Диночка, если бы ты отошла от него.

Дина.

Почему, Олимпия Валериановна?

Олимпия Валериановна. Конечно, это уже самое последнее дело, когда в отношения юноши и барышни другие люди вмешиваются, я понимаю… но бывают случаи… в общем… знаешь, вот если мать…

Дина. Что мать?

Олимпия Валериановна. Жизнь у меня длинная, Диночка, хотя, может, и бестолковая, чтобы в пример тебе ее ставить, но повидала я на своем веку много. Так вот из своего опыта бестолкового одно скажу тебе твердо — если мать не хочет какую-нибудь девушку женой своего сына видеть или, скажем, у нее на сына другие виды имеются, с ней спорить не надо. Знаешь, у сыновей и матерей совсем другие отношения, чем, скажем, у матерей с дочерьми. Сын всю жизнь жену будет сравнивать с матерью — у матери его и печенье лучше всегда окажется, и волосы гуще в молодости. А для молодой женщины это — увы! — очень болезненно. Она терпит-терпит, да и не вытерпит. Каждая по-своему не вытерпит. Так у меня с твоим отцом. Господь со мною! Да что это я, неладная! Со вторым моим мужем и случилось. Недовольство матери оно, как ржа железо, нашу семью, увы, и подточило.

Дина. Откуда вы знаете, Олимпия Валериановна, что она не хочет?

Олимпия Валериановна.

Приходила она ко мне, Диночка.

Дина. Приходила?!

Олимпия Валериановна. В том-то и беда, Диночка, что приходила.

Дина. Когда?

Олимпия Валериановна. Да не то в прошлый четверг, не то в этот вторник, теперь уж не помню.

Дина.

И что сказала?

Олимпия Валериановна. Да говорила она немного, я все больше говорила. Скучаю я одна целыми днями, в квартире ведь все работают допоздна, ты знаешь, вот и говорила, а она торопилась очень. Ругала меня, все ругала.

Дина. За что?

Олимпия Валериановна. За то, что не мать я тебе, тебя воспитала плохо, за то, что у нас в комнате скверно. Тебя тоже ругала, Диночка, сына, увы, все хвалила, а тебя все ругала.

Дина. А меня за что?

Олимпия Валериановна. За то, что ты сына у нее увести хочешь. За то, что о последствиях не заботишься. И увы! — не хотелось бы мне тебе этого говорить, Диночка, да только хочется мне, чтобы ты не была слепой, а все знала… Говорила она, что у нас с тобой, Диночка ты моя, сговор, что мы с тобой, как в старинных пьесах, ее сына хотим окрутить… не то как Сталинского, не то как Ленинского стипендиата, я уж, грешным делом, лапушка моя, и не разобрала, — в общем, в женихи его ловим.

Пауза.