Сдаёшься?

Клавдия Никодимовна. Как это бог с ним, как это бог с ним? Ты что это говоришь, окаянная? Красавец парень на тебе, уродке, жениться хочет, а ты — бог с ним! Да ему не только «Запорожец» за его доброту и ласку, ему и дворца мало! Возгордилась невесть чем, думаешь, в самом деле царевной красной заделалась? Ты посмотри, посмотри на свое лицо-то получше, а потом уже языком чеши — «бог с ним»!

Злата. Я и смотрю, мама. Дай мне денег побольше. Я поеду.

Клавдия Никодимовна. Да за «Запорожец» деньги-то так сразу не отдадут.

Злата. А ты возьми за страховку.

Клавдия Никодимовна. Да на полдачки они.

Злата. Не нужны они, полдачки эти, ничего этого не нужно.

Клавдия Никодимовна. Ах ты дура-раздура несчастная! Да отблагодарить ты его чем-то должна али нет? Давай сюда платье, я зашью! Такое платье, и разодрала, как кошка! Двести рублей стоит. Сейчас же он на такси подъедет, в ЗАГСе уже ваше время. Куда ты собралась?!

Злата. В Москву! Дай денег побольше, мамочка. Ты же сама сейчас сказала — уродина! И я не хочу, чтобы люди меня рядом с ним видели и шушукались, дескать, такой красавец; — и на уродине женился! Или ты думаешь, я хоть на минуту забываю об этом? Могу забыть? С детства все оглядывались на меня на улице, гладили по голове и расспрашивали, что со мной, и вздыхали и качали головами, потом оборачивалась или пялились в магазинах, дразнили в школе и во дворе, ты не знаешь, как злы дети, а когда я попросила недавно подружек взять меня с ними на танцы, они расхохотались мне в лицо — ты, говорят, нам всех парней распугаешь. Я не знаю, куда деваться на улице от этих любопытных, бестактных взглядов, я готова провалиться сквозь землю, когда шушукаются у меня за спиной, такая, мол, я, и такая уродина. Ты думаешь мне дают хоть на минуту забыть о своем уродстве? Так я не хочу, чтобы из белого платья, из кисейной фаты выступало мое иссиня-красное обожженное лицо и чтобы ему хоть на одну минуту сделалось так стыдно и больно, как стыдно и больно мне, я слишком люблю его, мама, и я избавлю его от того унижения, которому сама всю жизнь подвергалась. Дай мне побольше денег, мама!

Клавдия Никодимовна(плачет). Моя вина, моя вина, доченька, я не смею тебе перечить. Бери деньги. Если бы не примерещилось мне тогда его лицо в машине… Здесь отложено на полдачки. Если кто возьмется тебе лицо исправить, шли телеграмму, возьму из страховки. Твои-то деньги. Твои. Не скажу как, а твои. А ему скажу, ожог сустава дал себя знать, откомандировали тебя в Москву, в госпиталь, и адреса не оставили. Так, значит, тому и быть.

АКТ ВТОРОЙ

Картина первая

Комната Л е в к и н ы х. К л а в д и я Н и к о д и м о в н а начищает и без того сияющий подсвечник. Входит З л а т а. Лицо ее закутано.

Клавдия Никодимовна. Доченька! Вот уж не думала тебя и увидеть. Ни письма за год, ни весточки. За что мучаешь старую свою мать? (Плачет.)

Злата. Успокойся, мамочка! А у нас все как прежде. Вот моя кровать. Вот подсвечник. (Ложится.) Как удобно на своей кровати-то лежать. А на больничной — будто в чужой обуви. Вроде бы и простыни чистые, и подушка мягкая, а все не спится.

Клавдия Никодимовна. Не удалось, доченька? Ясное дело. В Москве тоже врачи, а не волшебники. Уж я-то, думаешь, не пробовала, не пыталась? Сколько врачей обошла, и в область ездила, и в республику. А все одно — шрамы болеть не будут, а пятно останется. Много операций требуется, а пятно для жизни не опасное, говорят. Вот и весь сказ. Им же не видать, что твое пятно у тебя на душе лежит. Ну садись, на стол соберу. Знала бы, что приедешь, так пир бы горой завернула. Ах ты, ягодка моя, вернулась, домой вернулась, а я думала, так в Москве и останешься. Чтобы этому неладному на глаза не показываться. Лишил ведь меня дочки, на год лишил, одна радость-то и была.

Злата. А он звонил?

Клавдия Никодимовна. Да что ты! Почитай, каждый день звонит. В Москву ездил, да не нашел тебя, видать. Вот ведь привязался, окаянный. Мы и без него заживем теперь. Да ведь? Ты не уедешь?

Злата. А он не женился?

Клавдия Никодимовна. Да какое женился? Все тебя ждет! Повадился ко мне вечерами ходить. Приходит, сидит и молчит. О чем говорить-то? Из-за него ведь уехала ты. Али вспоминала о нем?

Злата. Приходит, говоришь… Каждый вечер… Ну вот. Смотри, мама. (Снимает шаль.)

Клавдия Никодимовна. Батюшки-светы! А ожог-то? Где ожог?

Злата. Тридцать девять операций сделали, мама!

Клавдия Никодимовна. Тридцать девять! Верно, больно было?

Злата. Ух, как больно! Иной раз думала — умру! С того места, на котором сидят, всю кожу содрали! Так что сижу я теперь на лице, а на лице у меня, на чем сидят! (Смеется.)