Сделай меня точно. Как репродуктивные технологии меняют мир

Матери и отцы моих ровесников, беби-бумеры, росли уже без внешней угрозы. Близость войны отозвалась тревожным аккордом в мироощущениях. Почти все они мечтали быть стереотипными героями, как их родители, но не все были. Одних мечты приводили в космос, других – в вытрезвитель. Трудо- и алкоголики улучшали мир, экспериментируя с искусством и музыкой, изобретая ЭКО и интернет. Мама родила меня в тридцать, чтобы успеть между аспирантурой и кандидатской диссертацией.

Задачей «иксов», то есть нас, стало избавление от хлама страданий, накопленного в предыдущих поколениях. Мы бодро приступили к решению уравнения, вынесли за скобки «токсичных» членов и смело подставили прежде неизвестные вроде антидепрессантов и психотерапевтов. Корень счастья требовалось извлечь прежде, чем приступать к родительству. Ведь от нас больше не требовалось растить ни достойного, ни полезного члена общества; главное – не вырастить психопата, нарцисса или их жертву. Порог деторождения отодвинулся еще дальше. Мы не всегда успевали найти решение до заката репродуктивной функции. ЭКО стало нашим фирменным способом размножения.

Возвращаясь ко мне и моим родительским возможностям. Моему материнству на этом рейсе достались не просто «неудобные кресла» – мне предлагалось провести весь полет стоя, причем на одной ноге.

Партнерство, в котором я состояла, решительно не годилось для совместного выращивания детей. Не осталось старших членов семьи, способных меня поддержать в этом деле, – остались лишь нуждающиеся в моей поддержке. Я жила в стране, неудобной для родительства. Двум предыдущим поколениям моей семьи партия Ленина подарила детсады и школы, пионерлагеря и поликлиники. Российский капитализм выставил мне за материнство счет. Попытка начать его в клинике обходилась примерно в двести тысяч; в месяц я зарабатывала чуть больше ста.

Результаты моего внутреннего голосования выглядели следующим образом. В одной чаше весов все аргументы против: пудовые гири, килограммы препятствий и трудностей. В другой, той, что за, – лепестки и воздушные пузырьки, иллюзии и проекции. Мне был любопытен эмпирический опыт, подобно Сергею Платонову из рассказа Куприна «Яма», мечтавшему побыть курицей, или лошадью, или женщиной, чтобы родить.

Мне хотелось отразиться в новом человеке, собой и своими родными.

Мне хотелось такой любви, какой любят только своих детей.

Идеалист в итоге взял верх над прагматиком. Так начался репродуктивный волюнтаризм, описанный в этой книге.

Глава 1: История

Мир меняют научные открытия. Некоторые радикально, до неузнаваемости – такие, например, как изобретение Гутенбергом книгопечатания или Коперником гелиоцентрической системы. В прошлом веке точкой невозврата к старому миру, наряду с антибиотиками, атомной бомбой и космонавтикой, стало экстракорпоральное оплодотворение. В лаборатории собрали наконец пазл из клеток человеческого тела. Взяли женскую яйцеклетку. Оплодотворили сперматозоидами in vitro, то есть «в стекле» (а точнее, в чашке Петри – сосуде, изобретенном немецким бактериологом и названном в честь него). Получили развивающийся эмбрион. И на пятые сутки вернули в матку – туда, где он оказался бы сам, если бы ничего ему не мешало. Эмбрион продолжил делиться, словно не заметив, что выходил погулять.

Так за пять суток ученые прошли путь, которым отказались идти Бог и природа, прежде шефствовавшие над беременностью; день изобретения ЭКО стал последним днем их всемогущества.

Амбициозный проект создания человека всегда беспокоил ученых; особенно умы раззуделись в Ренессанс. Доктор Бомбаст фон Гогенгейм, Парацельс, алхимик, реформировавший медицину, cоздавал гомункула. В трактате «О природе вещей» он предлагал взять сперму и «оставить гнить ее сперва в запечатанной тыкве, потом в лошадином желудке сорок дней, пока не начнет жить, двигаться и копошиться», а дальше питать то, что получилось, человеческой кровью [1]. Рецепт коллеги совершенствовал алхимик Иоганн Конрад Диппель, кипятя в чане фрагменты человеческого тела.

Пока ученые рассеивали сумрак, писатели старательно его сгущали. Гёте списал с Парацельса доктора Фауста, заключившего пакт с Мефистофелем. Фантазия Мэри Шелли родила монстра Франкенштейна. Олдос Хаксли и вовсе заразил умы людей страхом биологического тоталитаризма, к которому якобы приведет клонирование. От гомункула до Полиграфа Полиграфовича Шарикова: первому ребенку, зачатому искусственно при помощи вспомогательных технологий, достался не самый приятный ассоциативный ряд.