Сделай мне больно

- О, лучше не вспоминать... - Она опустила голову, пальцами ног ухватывая перепонки шлепанцев. - В этом "Золотом быке" я обнимала до утра ну, как его... ватерклозет? После МГУ со мной такого еще не было.

- Ты тоже из МГУ?

- Только первый курс. Потом вернулась в Будапешт.

Однокашники, они, соприкасаясь мокрыми локтями, вышли в раздевалку. Она открыла шкаф - наружу, разогнувшись на ремне, вывалилась бляха с пятиугольной звездой. Она спрятала душевые принадлежности, закрыла дверцу, замкнула и повернулась к нему своей глазастой грудью.

Он опустился на скамейку.

- А плавать не идешь?

- Уже.

По краям белой, а точнее, облипше-курчавой условности с завязками кожа была чисто выбрита. Она поставила рядом с ним свою длинную голень, и пристегнула ключ на красном ремешке. К щиколотке. Ногти на ноге покрыты были сиреневым лаком.

- После этой водки бассейн хорошо. Культуру воды предпочитаю.

- Эту культуру там слегка разбрызгали.

- Ну... Не в первый раз. Зато переводить не надо. Потому что после обеда - ох! Ваши боссы, как ковбои, рвутся в нашу прерию. Ну, в эту самую пушту. Кроме закатов, там, как в вашей песне: степь да степь кругом. Это, по-твоему, для русских интересно? По-моему, только есть предлог, чтобы напиться, как быкам. Фаустов, он... Кей-Джи-Би?

- Он "Интурист". И Хаустов.

- Нет! Ничего не говорю. Тем более что он ведет себя, как рыцарь. Только довольно бедный. И пахнет изо рта. А тот, без шеи - тот, по-моему, маньяк. Он что? Он гиперсексуал?

- Он босс.

- Это я поняла. Но я забыла, как тебя зовут? Ах, Александр... Чао, Александр!

- Одну минуту.

- Да?

- Твоя зажигалка. У меня она...

Улыбаясь и не понимая, Иби засовывала края волос под шапочку.

- Ну, - смутился он... - Коктейль "Молотов"?

- Прекрасно, - не изменились синие глаза. - Зажжешь мне сигарету, да? При случае.

Оставшись в одиночестве, он не сразу встал со скамьи, а только успокоившись. Ухмыляясь в зеркале любовнику-герою из мелодрамы немых времен, он зачесал назад и гладко волосы и с сумкой на плече поднялся в бар.

Игнорируя культуру воды, Комиссаров смотрел на свою бутылку "пепси-колы" - женственную и в выпуклых извивах. Зеркальные очки его взглянули озабоченно.

- Как?

- Нормально.

Комиссаров вынул сине-красную соломинку и поставил в неловкое положение:

- Глотни.

Отказываясь, Александр чувствовал, что рдеет. Он принес себе свою "пепси" и вынул из облатки индивидуальную соломинку.

- Скоро и до нас она дойдет, - обреченно сказал Комиссаров. - Леонид Ильич завод у них покупают. В порядке детанта. Под их влияние попал наш Генеральный секретарь. Жена у него, говорят... не слышал? Из кочевниц. Пауза. - Так что скоро будем водку "пепси-колой" запивать. И чего они в ней нашли? Изжога только от нее. "Байкал" наш лучше.

- Ну, не скажи. Аптечный вкус.

- Так в том и дело! "Пепси-кола" просто наркотик. Потому американы и не выдают секрет рецепта. Тогда как "Байкал" полезен. Особенно для нас, мужчин. В "Байкал" ведь эту добавляют - вытяжку. Из оленьих рогов.

- Панкреатин.

- Что я говорю? Не из рогов. Из надолбий молодых оленей.

- Из надлобий.

- Я и говорю - из них. Надолбий.

Двое русских за границей, они молчали. О чем им было говорить?

Комиссаров взглянул на часы.

- В этой душевой, там как? Оголяться, что ли, обязательно?

- Венгры предпочитают.

- С ними все ясно. Угро-финны. А наши как? Не следуют примеру?

- Воздерживаются.

- Окунуться, что ли, и мне? Как-никак минеральные воды. Тонизируют?

- Лучше "Байкала".

Они встали из-за столика и разошлись.

День был сырой и легкий. Словно с обложки переводного романа (а именно романа Эльзы Триоле "Незваные гости") толстые вязы вдоль шоссе зябко зеленели на ветру. Западные деревья. Он почувствовал себя заграницей на добросовестном асфальте, плоско залившем подступы к водолечебнице. "Икарусы" стояли с разжатыми дверьми. Он поднялся в ближайший. Выбрал он себе заднее сиденье. Высоко и уютно - как в самолетном кресле. Закурим белую американскую. А там и воспарим - над прожитой впустую жизнью.

Семнадцать ему было, "нигилисту" и "фрондеру" из одной случайной, но хорошей семьи, когда на Черном море, в Сочи, а именно в сквере Морского вокзала он увидал рекламную надпись: "ЖИЗНЬ ХОРОША ЕЩЕ И ТЕМ, ЧТО МОЖНО ПУТЕШЕСТВОВАТЬ".

Как вкопанный стоял он перед благоухающей клумбой, куда в свою очередь был вкопан раскрашенный фанерный щит с сентенцией, сразившей наповал своим сарказмом - быть может, и невольным, для рубрики "Нарочно не придумаешь" в сатирическом журнале, хотя и десять лет спустя воображение рисует светлый образ ироника с кистью, Сократа из Управления садов и парков, сквозь благодушную курортную цензуру наугад метнувшего свой бисер: "Жизнь хороша еще и тем..."

А оказалось - таки-да. Именно этим. Он вырвал это - возможность оторваться. И в отрыве было совсем неплохо. Ну, а там...

Там будь что будет.

В автобус поднялась распаренная Рублева.

- Уже?

- Чего одной-то...

- А критик наш?

- В гостинице осталась. Праздник у нее.

- Какой?

Женщина расхохоталась, он смутился. Она уселась сиденьем ниже: "Уф-ф".